Но теперь я знала ее фамилию.

– Эмили Лафлин, – произнесла я. Вбила это имя в строку поиска, потом добавила «школа Хайтс-Кантри-Дэй», чтобы сократить число результатов. Палец замер над клавишей «назад». И все же после долгой паузы я решилась нажать на курок.

И щелкнула по кнопке «ввод».

Это имя упоминалось в некрологе, но больше ничего найти не получилось. Никаких новостных заметок. Никаких статей о таинственной гибели местной любимицы. Ни одного упоминания о Грэйсоне или Джеймсоне Хоторнах.

Под некрологом прикрепили фотографию. На ней Эмили не смеялась, но улыбалась, и я жадно впитала все детали, упущенные до этого. Волосы у нее были длинные, но постриженные лесенкой. Короткие кончики вились в разные стороны, а длинные пряди были прямыми и блестящими. Глаза казались непропорционально огромными. Верхняя губа своей формой напоминала сердечко. И невозможно было не обратить внимания на россыпь веснушек.

Тук. Тук. Тук.

Сердце у меня заколотилось, и я тут же захлопнула ноутбук. Последнее, что мне сейчас нужно, – это чтобы кто-нибудь узнал о том, что я искала в Интернете.

Тук. На этот раз я не просто услышала звук. А включила настольную лампу, опустила ноги на пол и пошла на него. Когда я поравнялась с камином, у меня не осталось уже никаких сомнений в том, кто же ждет меня по ту сторону.

– А дверьми ты вообще пользоваться умеешь? – поинтересовалась я, впустив Джеймсона в комнату при помощи подсвечника.

Он вскинул бровь и склонил голову набок.

– А что, ты хочешь, чтобы я приходил через дверь?

В моей голове это прозвучало скорее как «ты хочешь, чтобы я вел себя как нормальный человек?». Мне вспомнилось, как мы с ним сидели рядом в машине, летящей по треку, как лезли по скалодрому – и как он поймал мою руку, когда я начала падать.

– Видел твою пресс-конференцию, – сообщил он с таким выражением лица, что мне на мгновение показалось, будто мы играем в шахматы, и он только что сделал ход, который должен бы напугать соперника.

Я поморщилась.

– Пресс-конференцией это трудно назвать, а вот дурацкой идеей – в самый раз.

– Я тебе не рассказывал, – проворковал Джеймсон, остановив на мне – несомненно, намеренно – чересчур пристальный взгляд, – что больше всего на свете обожаю дурацкие идеи?

Когда он только вошел в комнату, в голове у меня мелькнула мысль, будто я сама ухитрилась его приманить, затеяв поиск информации об Эмили, но теперь я поняла всю суть этого полуночного визита. Джеймсон Хоторн стоял у меня в спальне посреди ночи. На мне была только пижама, а его тело опасно клонилось к моему.

Все это наверняка не случайно.

Ты – никакой не игрок, девочка моя. Ты – стеклянная балерина – или нож.

– Что тебе нужно, а, Джеймсон? – спросила я. Тело непреодолимо тянуло к нему. Но разум твердил, что лучше отойти.

– Ты солгала журналистам, – заметил он, не сводя с меня глаз. Он ни разу не моргнул – как, впрочем, и я. – То, что ты им рассказала… это ведь ложь, да?

– Ну разумеется. – Если бы я только знала, почему Тобиас Хоторн оставил свое состояние мне, я не стала бы выискивать ответ на этот вопрос плечом к плечу с Джеймсоном.

А еще у меня не перехватило бы дыхание при виде той карты в фонде.

– Со стороны порой сложно сказать, что у тебя на уме, – заметил Джеймсон. – Открытой книгой тебя не назовешь. – Он остановил взгляд в опасной близости от моих губ. И подался вперед.

Хоторнам вверять свое сердце не стоит.

– Не трогай меня! – велела я, но даже отступив на пару шагов назад, ощутила то же чувство, которое всколыхнулось внутри, когда я невольно коснулась Грэйсона в фонде.

Чувство, испытывать которое я не имела никакого права – во всяком случае, по отношению к ним обоим.

– Наша вчерашняя поездочка не прошла даром, – сообщил Джеймсон. – Лично я развеялся и сумел по-новому взглянуть на ту головоломку. Спроси, к каким выводам я пришел, размышляя о наших средних именах.

– Это ни к чему, – заявила я. – Я тоже обо всем догадалась. Блэквуд. Уэстбрук. Давенпорт. Винчестер. Это не просто имена. Это названия местечек, во всяком случае, первые два. Лес Блэквуд. Ручей Уэстбрук, – проговорила я, стараясь сосредоточиться на загадке, а не на мыслях о том, что комната освещена только ночником, а мы стоим чересчур близко друг к другу. – Насчет остальных двух не уверена, но…

– Но… – Джеймсон улыбнулся, обнажив белые зубы. – Со временем ты во всем разберешься. – Он приблизился к моему уху и прошептал: – Мы разберемся, Наследница.

Нет никакого «мы». О чем вообще речь. Я для тебя – просто инструмент, не более того. Я всерьез в это верила. Верила, но вдруг поймала себя на том, что говорю:

– Не хочешь прогуляться?

Нам предстояла необычная прогулка, и мы оба понимали это.

– Блэквуд огромен. Чтобы что-нибудь там найти, надо четко понимать, что мы вообще ищем, – сказал Джеймсон, подладив свой неспешный и мерный шаг к моему. – С ручьем все проще. Он течет практически через все угодья, но, зная моего деда, готов предположить, что искать надо не в воде. А на мосту – или под ним.

– Что за мост? – спросила я. Краем глаза я уловила какое-то движение. Орен. Он в тени, но неотступно следовал за нами.

– Мост, на котором мой дед сделал предложение бабушке. Находится он неподалеку от Вэйбек-Коттеджа. Когда-то давным-давно это был единственный дом моего дедушки. Но по мере того, как его империя разрасталась, он скупал соседние угодья. И построил Дом Хоторнов. Но про Вэйбек-Коттедж не забывал никогда и содержал его в чистоте и порядке.

– Теперь там живут Лафлины, – проговорила я, вспоминая домик на карте, – Эмили была их внучкой… – мне вдруг стало совестно, что я упомянула ее имя, и все же я внимательно проследила за реакцией Джеймсона. Ты ее любил? Как она погибла? Почему Тея винит в этом твою семью?

Рот Джеймсона перекосился.

– Ксандр упомянул, что ты немного пообщалась с Ребеккой, – наконец проговорил он.

– В школе с ней больше никто не разговаривает, – тихо заметила я.

– Поправка, – возразил Джеймсон. – Это она там ни с кем не разговаривает. Вот уже не первый месяц. – Он немного помолчал. Несколько мгновений слышно было только наши шаги – и ничего больше. – Ребекка всегда была скромницей. Исполнительной и ответственной. Именно от нее родители всегда ждали обдуманных решений.

– Но не от Эмили, – подметила я, чтобы заполнить паузу.

– Эмили… – Когда Джеймсон произнес это имя, что-то в его тоне переменилось. – Эмили больше всего на свете любила веселиться. У нее были проблемы с сердцем – врожденное заболевание. И родители всегда и от всего ее защищали – пожалуй, даже слишком усердно. Когда ей было тринадцать, ей сделали операцию, и после этого она хотела одного – жить.