ногах. Тут не было ничего сюрреального. Тут все было очень даже реальное. Если я и выйду из этого подвала живым, то – в самом лучшем случае, – скорее всего, только при условии, что здесь останутся какие-то части меня, пальцы ног или рук, а то и целые конечности, глаза или уши. В худшем случае я выйду из этого подвала трупом, и тут, конечно, тоже имелись вариантики, потому что можно выйти целым трупом, можно – кусками трупа, а можно – кусочками.

Первым на меня обратил внимание Уродец и ткнул в бок Битла. Битл злобно зыркнул и швырнул в меня очередью слов, среди которых были «ублюдок», «мудила» и «узкоглазый». Каждое понятое мной слово – и каждое непонятое – молотком долбило в мой треснувший колокол. В колоколе эхом метались все выученные мной плохие французские слова, в том числе и все антиазиатские расовые эпитеты, которыми Лё Ков Боя и Семерых Гномов наградили за все то время, что они прожили в Париже, и которые они переадресовали мне. Битл хотел донести до меня, что тоже знает эти оскорбления, но я всю жизнь жил бок о бок с расизмом, а потому сделал вид, что меня это никак не задевает, и даже заставил себя рассмеяться. Я ведь все-таки Больной Ублюдок. Никакому гангстеру меня не запугать, даже если он уже меня запугал. Но эти ребята не должны узнать, как мне страшно. Гангстерам, юристам и священникам вид чужого страха доставляет удовольствие.

Мудила? – переспросил я со всем пренебрежением, на какое был способен. Узкоглазый? А как насчет Asiate. Chinetoque. Jaune. Tchong. Bridé!

Битл рассмеялся. Ты еще niakoué забыл.

Niakoué? Такого не слышал.

А как насчет FILS DE PUTE?

Ну, это слышал.

Далее я перестану упоминать здесь все случаи появления fils de pute или sale fils de pute, поскольку с этого момента они были низведены до уровня запятых или точек, невидимых и неслышных. В этом отношении гангстеры из грязного подвала почти не отличались от гангстеров из худшего азиатского ресторана в Париже, которые, находясь на самом дне индустрии обслуживания, пытались компенсировать свой кастрированный статус, то и дело сплевывая «твоювжопумать», словно и вправду плевались, что в ресторане категорически запрещено. Разумеется, свыкнуться не только с вжопуматерью и fils de pute, но и со всеми расистскими оскорблениями, которыми нас поливали, для нас со мной было все равно что ступить на крутой откос, но я или мы в целом всегда двигались в этом направлении, что раньше, в весьма двусмысленной роли шпиона, что теперь – в еще более двусмысленной роли начинающего гангстера. Но если я думал припугнуть этих гангстеров, украв у них слова, которыми они могли меня оскорбить, то они, похоже, не очень-то испугались. По крайней мере, Уродец не испугался точно, только спросил, ощерившись: ну что, кто боится большого и страшного китаезы?

Я ведь скоро умру, да? Но если я умру, то постараюсь умереть как следует, по крайней мере, пока не станет слишком больно. Одобряю, вскричал я. Это даже лучше, чем Больной Ублюдок, браво, расисты!

Мы не расисты, ответил Битл. Просто ты нам не нравишься.

Так что же вы не перережете мне горло? – спросил я.

С одной стороны, может, и не очень умно было напоминать моим похитителям о самом мерзком приемчике, к которому они могут прибегнуть. Но с другой стороны, почему бы сначала не обговорить самые животрепещущие вопросы?

Ну зарежем мы тебя как овцу, и в чем прикол? – спросил Битл. Тебя даже в жертву не принесешь.

Хо-хо! – хохотнул упитанный майор.

Хи-хи! – подхихикнул ему Сонни.

Заткнитесь! – сказал я.

Нет, это ты заткнись! – заорал Битл, вскочив с дивана и разметав облако сигаретного дыма. Ты, блядь, вообще кто такой?

А! – сказали мы со мной хором. Вот в чем вопрос! Вечный вопрос. Вопрос, который не дает нам покоя с сотворения времен!

Ты его не путай, сказал Мона Лиза. Мне не надо, чтобы он… чтобы ты заткнулся. Мне надо, чтобы он говорил.

Я, подражая Богу, молчал.

Ты оглох, что ли, больной ублюдок? Давай рассказывай про le Chinois.

Про кого?

Le Chinois! – взревел Битл.

Про доктора Мао, что ли?

Перепрыгнув через журнальный столик, Битл дважды врезал мне по лицу, сначала ладонью, потом ее тыльной стороной, как будто он был Жаном Габеном и похлопывал по щечке актрису, – ох уж эта французская бонтонность, американец или вьетнамец на его месте просто разбил бы мне нос.

Le Chinois! Le Chinois! Le Chinois!

Шеф твой, сказал Мона Лиза. Хватит его бить. Он все услышал.

Он швырнул на стол прозрачный пакетик с лекарством. Как безобидно оно выглядело! Обычный белый порошок, который мог оказаться и мукой, и сахаром.

Мне нужно добраться до твоего шефа, до того, кто этим торгует – и хочет отжать мой бизнес.

Я чуть было не спросил: что ты хочешь узнать? Чуть было не. Будь я вменяемым человеком, спросил бы. С чего бы мне хранить верность Шефу? Он был гангстером, наркоторговцем, сутенером и убийцей, впрочем, я не хочу сказать, что обладателю этих качеств нельзя посочувствовать. Как и полагается образцовому сочувствующему, я не просто на каждую проблему глядел с двух сторон, но и на каждого человека. Поэтому я знал, что многие наши мировые лидеры были еще и гангстерами, наркоторговцами, сутенерами и убийцами, хоть и предпочитали называться президентами, королями, дипломатами и политиками. Только время мешало Шефу перейти на новый, законный уровень существования и стать столпом общества. И только временем я был обязан Шефу и мог вернуть этот должок – не ради него самого, а ради Бона. Если я сдам Шефа, то почти наверняка вместе с ним сдам и Бона, а на это я никогда не пойду.

Кто такой Саид? – вместо ответа спросил я.

Саид? – ошеломленно переспросил Битл.

Осторожнее, сказал упитанный майор.

Загадочный Саид, сказал я.

Идея не самая лучшая, прибавил Сонни.

Битл потряс головой и взглянул на Мону Лизу, в котором все больше и больше угадывался главарь. Саид, протянул Мона Лиза. Саид – это мой брат.

Ну конечно, пробормотал я.

Он, к сожалению, сейчас в отпуске. Но если он в отпуске, это не значит, что вы можете отжать его бизнес, то есть мой бизнес. Советую тебе рассказать нам все, что ты об этом знаешь – он указал на лекарство, – и про le Chinois тоже, иначе для тебя все закончится так же плохо, как для твоего дружка.

Моего дружка?

Невысокий такой.

Соня.

Так его звали? Ну теперь-то он выспится.

Это я его уделал, сказал