Он стрелял от пояса, как ковбои, изображая, что вытаскивает пистолет из кобуры.

Стрелял из-под мышки, будто пистолет висел в кобуре скрытого ношения, и стрелял Гавриков, не вынимая пистолета из кобуры.

Стрелял, лежа на полу и перекатываясь после каждого выстрела.

Я с интересом смотрел на этот «цирк» и с досадой думал о том, насколько глупо я выглядел с этой своей спортивной стойкой. И правда, что – я вот так встану перед врагом, важно вытяну руку, и он все это время будет дожидаться, когда я в него попаду? Глупость несусветная! Да, мне точно нужно учиться. Определенно нужно!

А потом мы пошли смотреть мишени. И я не удивился, когда увидел, что пули Гаврикова легли точно в середину «груди» мишени. Все десять пуль.

– Вот так, парень! – вздохнул Гавриков, слегка иронично поглядывая на меня. – Хочешь так научиться?

– Само собой, хочу! – буркнул я и тут же спохватился: – А когда будут глушители? И карабин?

– Глушители – дня через три. Винтовка – через неделю. Примерно. Тогда же и расплатишься.

– Хорошо! – ответил я и пошел за своим новым учителем учиться правильной стрельбе. Пока что все шло по плану.

Пробыл я у Гаврикова часа два, спалив за это время столько патронов, сколько не сжег за последние десять лет. Даже рука устала. Вначале, само собой, отрабатывал движения без патронов, запоминая все, как делал Гавриков. Получалось у меня пока не очень, но он тут же заставил делать все с патронами и при этом стрелять. Пояснив, что только так по-настоящему можно научиться стрельбе. Но, если я подстрелю при кувыркании его, Гаврикова, или самого себя, он мне этого никогда не простит и достанет даже из ада. Или в аду.

Через два часа у меня стало получаться, и вполне недурно, по крайней мере со слов моего нового учителя. Но я этому, в общем-то, и не удивился. Еще покойный отец говорил, что у меня природный талант стрелка – куда целюсь, туда и попадаю. Чутье на стрельбу. Пусть у меня пока и не было нужной кучности, но мимо силуэта человека я не попадал. И вообще большинство выстрелов приходилось в голову и шею – куда, в общем-то, я и целился.

Мы договорились о частоте и времени посещений (через день), и я вышел из подвала на белый горячий свет. День в разгаре, солнце жарит, как в последний раз, – сейчас бы на пляж! А приходится бродить по расплавленному асфальту, прогибающемуся под каблуками моих стремных ботинок. Теперь нужно было подумать – где взять деньги на оружие. Ну хоть грабь, в самом-то деле! А может, и правда продать эти часы?

Я достал из кармана «Картье», с минуту на них полюбовался и положил обратно в карман. Нет, жадность до добра не доведет. Вот так люди и палятся на мелочах. Нельзя! Нужно порыться в сводках ограблений и краж – может, там найдется упоминание об этих часах.

И я побрел в РОВД, стараясь не глазеть на девчонок в микроюбках и таких же микрошортиках. А их, как нарочно, было будто воробьев на конском дерьме – шумят, скачут! Тьфу! Одно отвлечение от дела!

Из «Хагакурэ» – трактата о Бусидо:

«Когда человек выполняет долг воина – например, когда он выступает в роли кайсяку или участвует в аресте представителя своего клана, – люди обязательно заметят, готов ли он к тому, чтобы никому не уступить свое место. Человек всегда должен вести себя так, словно в воинской доблести ему нет равных. Он должен лелеять свою смелость и чувствовать себя достойнее других».

А в РОВД меня ожидали неприятности. Быстрые, как диарея после купленного на углу улицы Радищева очень аппетитного на вид чебурека. Помню, после такого продукта лежал пластом три дня, из меня перло – со всех дыр. Чуть не сдох.

Дрожа от вожделения, меня поджидали два «чебурека» из районной прокуратуры: один темненький, поджаристый – скорее всего, из роду-племени Ибрагима, второй светленький, но душой явно прикипевший к обиженному предпринимателю. Они просто-таки горели желанием найти неизвестного пока обидчика торгаша и очень хотели видеть в этом качестве именно меня – по понятным посвященному причинам.

Каким именно? А вот таким. Во-первых, имелось заявление: «…каковой участковый милецеонер вимогал у мена денги в сумме… Этот милецеонер угражал мине физичаскай расправай а кагда я атказалса дать денги он жжог мой тарговай павилен…» Ну и дальше – что просит принять меры к этому негодяю, что я позорю честное имя российского милиционера, что таким, как я, не место в рядах и т. д.

Неприятно удивил один момент: заявление было написано с дичайшими грамматическими ошибками, что совсем не странно, учитывая происхождение заявителя, а вот стиль, если убрать все ошибки, – суконно-ментовской, будто некто, продиктовавший сотни, тысячи подобных заявлений, сидел и надиктовывал обиженному Ибрагиму. И вывод напрашивался один, неприятный – диктовал Городницкий!

Вот же сука! Это его рук дело! И это он натравил на меня Ибрагима, посоветовал, к кому именно обратиться в прокуратуре и как их подмазать. От «хачика» деньги возьмут не раздумывая. У «хачиков» не принято подставляться деньгами. Во-первых, им с местной властью еще жить. Во-вторых, взятка для них – как смазка для автомобиля. Не смажешь – не поедешь. Национальный менталитет. Это у нас будут морализаторствовать, думать – давать или не давать. «Хачик» же дает взятку через минуту после начала разговора. Или через секунду. Если, конечно, есть за что ее давать. Просто так они давать не будут – жадны, как чертовы… «хачики».

В общем, мне объявили войну. Чего я, в общем-то, и ожидал. И вот теперь два следователя прокуратуры сидят передо мной, смотрят на мою реакцию от прочтения заявления и наслаждаются, предвкушая, как я сейчас начну плакать, каяться и валяться у них в ногах, выпрашивая прощение.

Наверняка ждут. Вот только не учли, что я уже три года работаю участковым и давно уже не «дух бесплотный», чтобы вестись на такую хрень. Даже если мне будут показывать черное, тыкать пальцем и требовать, чтобы я подтвердил, что это именно черное, – я скажу, что это белое. Или серое. Или вообще серо-буро-малиновое. Потому что идти на поводу у следствия – верный способ надеть на себя железные браслеты.

Сам так делал. Запутать собеседника, завести его в дебри разговора, поймать на несоответствии показаний, обмануть, пообещав, что ему ничего не будет, – стандартный набор правоохранительной системы, пускающейся во все тяжкие ради достижения результата.

Вдруг вспомнилось, как я однажды доставил в РОВД давно бегающего от правосудия наркомана, устроившего дома притон. Я взял его прямо на дому, высадив входную дверь, запертую на засов. Слава богу, силы мне не занимать и вес у меня под девяносто килограммов. Тогда был. Сейчас я отощал – по известным причинам.

Привез я этого нарка, притащил в уголовку, и начали опера его допрашивать. А надо знать, как там, в уголовке, допрашивают. Это только в кино они ведут душеспасительные беседы, часами разговаривая по душам с глумящимся над ними преступником. Я, когда впервые попал в кабинет «уголовщиков», удивился, что у них все стулья поломаны – спинок нет, сиденья лежат, не приделаны к ножкам. А потом увидел, как эти стулья обламывают о преступников. Как надевают на уши. Ни один стул не выдерживает такого вот обращения. Преступники – тоже.