всё готово, мы с Генкой аккуратно подняли мужчину с табуретки и, поддерживая под руки, повели в «палату». Откуда-то выпала крупная, плотно закупоренная пробирка с красноватой пастой внутри. Несмотря на слабость, незнакомец тут же вырвался, упал на пол и подобрал пробирку, крепко зажав её в руке. Сам он подняться не смог. Мы подхватили его под руки с двух сторон и понесли, пробираясь боком по узкому коридору.

Уложив больного на свежую постель, мы оставили Полину с Катериной заниматься больным, а сами вернулись к себе.

Непонятно было ни кто этот человек, ни откуда он взялся. До сих пор мы были уверены, что вокруг нас на десятки километров не было ни одного дома, где жили бы люди. Но объяснить появление незнакомца можно было только существовавшим где-то поблизости обитаемым миром, похожим на наш.

— Очухается, расспросим его и всё узнаем, — сказал Генка.

— А если не очухается? — спросила Тамара.

— Полина говорит, вылечат — антибиотики помогут. Думаю, через пару дней уже будем знать кто он и откуда.

Однако ни через пару дней, ни через неделю, ни через две мы ничего нового не узнали. Незнакомец пришёл в себя, стараниями нашей медицинской бригады подлечился, встал с постели, садился с нами за стол, пил, ел, слушал наши разговоры, но сам не произносил ни слова. Мы заподозрили, что он немой (впрочем, он бы и в этом случае мог общаться — жестами, артикуляцией), давали ему бумагу и ручку, но он только смотрел на них непонимающе, не пытаясь ничего написать.

Зойка, которая в докатаклизменные времена колесила по всему району и многих знала в лицо, утверждала, что этого человека никогда не видела.

Казалось, что незнакомец не от мира сего: он мог долго сидеть в одной позе, уставившись куда-то и как будто размышляя. Он безмолвно взирал вдаль, сквозь стены, сквозь людей и, казалось, случись пожар, даже он не вывел бы его из оцепенения. С нами он не общался, но и не избегал нас. Надо было его как-нибудь называть, и мы дали ему имя Немо, по аналогии с жюльверновским капитаном.

С середины сентября опять стало быстро холодать, как будто кто-то переключил тумблер в природе и перестал работать некий гигантский обогреватель. Годовщину основания нашей колонии мы встретили при минус двадцати, а уже к ноябрю было минус пятьдесят и, казалось, к нам снова возвращался холод межпланетного пространства. Но на минус пятидесяти похолодание приостановилось.

— Чудеса! — удивлялся Генка. — Как будто где-то стоит термостат…

— Такое впечатление, что где-то и обогреватель стоит, — отвечал я.

Но «термостат», если он где-то и стоял, скоро сломался. Три месяца мы прожили при терпимых минус пятидесяти, а в феврале грянули такие морозы, которых мы не могли и вспомнить. Мы выходили из дома только за дровами, при этом открытым не оставляли ни одного сантиметра кожи. Дрова были у нас собраны в вязанки, чтобы не приходилось набирать их в руки. Мы цепляли их за верёвку багром и волоком тащили в дом. Таким образом удавалось быстро занести довольно большие охапки дров. Однажды Артём сходил за дровами, недостаточно плотно упаковав рукавицы под куртку. Он пробыл на улице от силы пять минут, а когда волочил вязанку по снегу, у него задрался рукав и оголилась полоска кожи в полтора сантиметра шириной. Через минуту он уже был в доме, но рука в обмороженном месте побелела, а кожа сделалась хрупкой и ломкой, опоясывая запястье как браслет. Он показал свою руку Василисе, та перепугалась и убежала за Катериной. Катя обработала руку какими-то мазями, однако в тот же день обмороженная кожа буквально осыпалась, оголив мышечную ткань.

Мы не могли измерить уличную температуру, но однажды пошёл дождь. Странный дождь ярко-голубого цвета. Голубое свечение, исходившее от капель, создавало фантасмагорическую картину. Капли падали на оконное стекло, которое иногда даже трескалось от прикосновения, и вскипали, прямо на наших глазах превращаясь в пар. На крыльце капли собирались в кипящие лужицы и тоже быстро испарялись.

Сначала мы не поняли, что это такое, и откуда может быть жидкость при температуре явно за минус сто по Цельсию. Но когда Генка это озвучил, вот именно так — откуда жидкость при минус сотне с лишним — меня осенило. Мой взгляд упал на магнитик, который крутила в руке Зойка. Несмотря на Зойкины протесты, я быстро вынул внутреннее стекло из рамы, взял у неё из рук магнит и приложил его к ледяному внешнему стеклу. Капли в радиусе трёх-пяти сантиметров стали стекаться к магниту. Я двинул магнит вправо-влево, капли двигались вместе с ним.

Я сунул магнит обратно в руки обалдевшей Зойке и быстро вернул внутреннее стекло на место.

— Интересно девки пляшут… — пробормотал я.

— Стас, что это было? — спросила Зойка.

— Это жидкий кислород, Зоя, — ответил я. — И закипает он при минус ста восьмидесяти трёх градусах.

— Это что же? У нас за окном минус сто восемьдесят три?!

— Нет, Зоюшка, если бы было минус сто восемьдесят три, он бы испарялся намного медленнее. Это значит, что такая температура воздуха где-нибудь на высоте трёх-пяти километров. Там кислород сжижается и начинает падать вниз, навроде дождя. Здесь у нас потеплее, поэтому он закипает и испаряется. Частично он испаряется по пути сюда, до нас долетают небольшие остатки.

Сообщили новость Генке с Томой. Генка тут же заявил, что раз такая оказия, нужно собирать этот кислород и заносить в дом, чтобы легче дышалось. Я удивился, каким практичным был его ум — в то время как все мы ужасались от температуры за окном, Генка соображал как использовать то, что падало с неба.

По моим прикидкам, расстояние до Солнца в эту пору уже превысило пятьсот миллионов километров, и мы находились примерно посередине между орбитами Марса и Юпитера. Космический холод наступал, Солнце грело всё слабее, а «печь», которая обогревала нас в прошлом году, похоже, выключилась.

В том, что «печь» была, мы не сомневались, потому что только её существованием можно было объяснить неожиданное потепление с мая по декабрь. Вопрос состоял в том, что это за печь такая, почему она выключилась и как её включить обратно. При этакой температуре «за бортом» мы долго продержаться не сможем, а если учесть ещё и то, что она наверняка продолжит понижаться… словом, наше будущее обретало черты совершенной безнадёги.

В наших домах температура снизилась до двенадцати-пятнадцати градусов, и протопить их у нас