и всюду натыкается на перегородки. Или на суматошную, ошалевшую от страха и света бабочку, которая бьется об армированное стекло. Я и сам испугался, но сделать ничего не мог. После всех этих лет обратной дороги не было. Я разбудил лунатика. Сказал готовому взлететь ребенку, что фей не бывает. Прикончил единорога. Убил Деда Мороза. Мне стало ясно, что он всегда выживал потому, что никто не развенчивал его сказки. Никто, мужчина, женщина – неважно, не потрясал перед ним доказательствами его вранья, такой опасности он никогда не подвергался. Он жил этими выдумками. То был его фундамент, его костяк, его сила. Отец столько времени повторял небылицы, тщательно разукрашивая каждую, что они стали реальностью и перестали быть ложью. Сперва мальчишкой, потом молодым человеком, взрослым мужчиной, отцом он за долгие годы выковал себе изумительные доспехи, делающие его неуязвимым. Броню из подлинных поддельных воспоминаний. И кто посмел бы бросить ему вызов?

Но вот сегодня, сейчас, в его собственном доме его собственный сын покушается на эту картину памяти.

Я много лет соглашался не перечить тебе, чтобы не ранить, не сердить, не вынуждать тебя убегать еще дальше в воображаемый мир. Для тебя ложь стала жизнью. Мне же она представлялась пожизненным заключением. Поэтому я хотел заставить тебя принять правду. Пусть даже это разоблачение окажется мучительным для нас обоих.

Однако, видя, как тебя корчит от ярости, я вдруг засомневался. Я считал, что во мне говорит стремление к свету, а это оказалась гордыня. Я хотел спасти тебя от безумия, а на самом деле отнимал у тебя иллюзии. Я надеялся на очищение, надеялся, что ты родишься заново, с новой кожей и взглядом ребенка, а получалось, что я просто сдираю с тебя старую отцовскую шкуру и в глазах у тебя только ужас. Я был не прав. Вместо того чтобы спасать, я окончательно губил тебя. Мне не удалось вывести тебя из мира теней в мир живых. Я просто-напросто пытал тебя. Допрашивал, как полиция. Выносил приговор, как суд. И готов был тебя казнить, как эта шлюха жизнь.

Я стоял посреди гостиной. Отец сидел в кресле, поникший, безжизненный. Перед тем как поникнуть, он сдавленно икнул, весь выгнулся и дернулся назад. Такие штуки он нам не раз откалывал, когда я был маленький. Чтобы услышать, как мать закричит:

– Жан! Жан! Что с тобой?

И бросится к нему, будет трясти, рыдать и просить прощения.

Притворялся мертвым, чтобы сделать из нас убийц. Например, если я капал на ковер чернилами или мама резко ему отвечала. Умирал всякий раз, когда мы позволяли себе что-то пикнуть. Подавлял в нас проблески жизни. Помню, наутро после одного такого громкого скандала он не встал с постели – лежал с открытым ртом, неподвижный, стараясь не дышать, и открыл глаза, только когда мама в панике стала звонить врачу.

– Ты убьешь мать! – кричал он, когда я приносил из школу плохую оценку.

Но убивал ее он.

А она говорила:

– Это всё из-за войны.

И рассказывала мне, сколько он пережил за те годы, о которых сама-то ничего не знала. Проклятая война изломала тебя, сделала скверным отцом. Война превратила юношу в дьявола.

* * *

– Как же! – фыркнул однажды дед. – Он и раньше таким был!

Деда бесила выдумка о том, как бедняга вернулся с войны больным и буйным. Как-то раз, в четверг, он повел меня в кондитерскую выпить лимонада и рассказал, как в четырнадцать лет отец пошел работать почтальоном. К тому времени его успели выгнать из лионской типографии как ни на что не годного, и он устроился на два летних месяцев на почту в деревне, где жили родители. Ему нужно было утром и вечером развозить корреспонденцию по двум соседним поселкам. Он вырос в тех краях, знал там каждый луг, каждую ферму, каждую тропинку. И всех жителей по именам. Парень он был озорной, но и все местные ребята были такими. У них же не было ни кино, ни павильона для игр, ни даже площадки. Поэтому они играли около кладбища за церковью и на дороге около леса. Тренировались в скуке на всю жизнь.

Отца взяли почтальоном по просьбе деда. Как отказать в услуге старожилу, начальнику филиала крупной страховой компании, руководителю местного благотворительного общества, главе клуба игроков в петанк? Работа была временная, отец кого-то заменял, но дед надеялся, что сын там закрепится. Почтовое ведомство – это солидно. Сначала поразвозит письма на велике, потом может стать постоянным сотрудником, обслуживать клиентов в окошке, а там, глядишь, и до начальника отделения поднимется. Или даже, чем черт не шутит, его заметит почтовый министр Жорж Мандель, возьмет в помощники, и там он проявит себя таким отличным работником, что министр замолвит за него словечко президенту Лебрену.

У деда в голове таких бредней не было, когда сынок первый раз сел на велосипед «Ласточка» в серых шортах, фуражке с галуном и сумкой через плечо.

Чего не скажешь об отце.

Дед видел в службе на почте стабильное положение, обеспеченное будущее для непутевого мальчишки. А тот, крутя педали, мечтал покорить Францию.

Через неделю стали поступать первые жалобы.

Кому-то не доставили телеграмму. Кому-то – важное письмо. Дочь не получила посылку от матери. А некоторые говорили, что почтальон вообще больше не появлялся. Не заезжал на фермы и не сигналил в клаксон. Однажды июльским утром молочник увидел отца спящим в каком-то овражке, велосипед валялся рядом с ним. Между тем в почтовых ящиках обоих поселков вот уже девять дней как было пусто.

Когда начальник почты спросил, в чем дело, паренек заплакал. Сказал, что в понедельник в Большой долине на него напали какие-то люди, одетые как индейцы. А на другой день и во все следующие нападали бандиты и требовали отдать им все, что у него было. Начальник позвал деда и полицию. Вот когда состоялся твой первый допрос. Все подумали, что юный почтальон крал письма и посылки. Но нет, он их выкидывал. Всю корреспонденцию за девять дней нашли разбросанной по кустам и по лужам, спрятанной под камнями.

Себе отец взял только одну открытку, которую молодому местному производителю игрушек прислали из Соединенных Штатов. Редкость для сельского жителя. Отец признался полицейским, что его соблазнил большой штемпель «Нью-Йорк». И марки. Фиолетовая United postage с крылатым земным шаром, красная с Вашингтоном и зеленая с Джефферсоном. Самая дорогая – земной шар, 5 центов. Эту открытку полицейские нашли в ящике стола у него в комнате. Когда