продуманной Акции, своего рода генеральная репетиция, прелюдия к великолепно спланированному сначала в генерал-губернаторстве, потом во всей оккупированной немцами Европе массовому уничтожению евреев – всех евреев, детей, взрослых и стариков.

В их планы вносятся изменения. Опыт показал, что нас чересчур много, расстреливать нас и хоронить – слишком долго и дорого.

Когда проводится в жизнь такой всеобъемлющий проект, надо использовать методы индустриального планирования, необходимо разработать более дешевую и эффективную технику массового убийства здоровых людей, необходимо использовать последние достижения техники, объединить современную химию, медицину, строительную технику, построить хорошую коммуникационную сеть и обучить людей – как жертв, так и убийц, провести необходимые испытания, – чтобы процесс, когда он будет запущен, шел гладко и без помех.

Другим важным звеном в планировании являлась необходимость заменить дорогое оборудование для старомодного массового отравления выхлопными газами. Зачем разбазаривать стратегически важные топливные ресурсы? Нужны более эффективные яды.

Это поистине монументальный проект. Но в исполнителях нет недостатка, все работают не за страх, а за совесть. Ученые, изобретатели, химики, архитекторы, немецкая промышленность – и палачи, непосредственные исполнители. Большинство привлекаемых к работе знают, что они делают, другие догадываются, все знают почти все – кроме жертв. И когда мы наконец поймем, что происходит, нас останется очень мало. Но все же даже эти немногие попытаются организовать сопротивление. Безнадежное.

К работе привлекаются бесчисленные немецкие врачи, ученые и психологи. Все объяснено научно или псевдонаучно, лучше или хуже, но объяснено: раса господ и раса рабов, чистая, арийская раса. Все аккуратно и красиво мотивировано, и потом – никто же не хочет взять под свою защиту этих евреев, никто не хочет их принимать, так что мы, немцы, оказываем человечеству неоценимую услугу.

Можно, конечно, удивляться – где все эти тысячи полицейских, юристов и врачей получили образование? Разве их не учили, что они должны защищать жизнь, справедливость, никого не осуждать, не выслушав, мыслить критично? Но вот что знаменательно: насчет того, что никто не хотел нас принять, они правы. Несмотря на то, что немецкие власти до 1939 года и даже позже разрешали еврейскую эмиграцию как одну из возможных форм решения еврейского вопроса.

Никто не хотел нас принять, и это хороший аргумент: массовое уничтожение – единственный возможный выход из положения.

Германия воюет, но главный враг – это мы, безоружные евреи, мы – мужчины, женщины и дети. Мы должны быть уничтожены. И на это работают все, не только Гестапо, СС и члены партии. Помогают и многие поляки, не только сочувствуют, но и активно помогают, выдавая немцам тех, кто пытается спастись бегством.

Нельзя простить, но можно как-то попытаться понять немцев – страх, угрозы, приказы, массовый психоз – трудно отстаивать свою точку зрения, если она отличается от взглядов большинства. Но я не могу ни понять, ни объяснить, хотя и пытался много раз – почему лидеры стран во всем мире сознательно замалчивали то, что происходит? Многие евреи, немцы и поляки рисковали жизнью, чтобы сообщить вам это – почему вы молчали? Председатель Варшавского Еврейского совета Черняков понял, к чему идет дело и покончил жизнь самоубийством, вы знали об этом. Еврей, член польского правительства в изгнании, Шмуль Зигельбойн, тоже наложил на себя руки в 1943 году и оставил записку с убедительными документами. В Лондоне. И об этом вы знали. Можно ли принести большую жертву, чем в безопасном и спокойном Лондоне совершить самоубийство, только чтобы привлечь внимание мира к нашей судьбе?

Многие сотрудники немецких посольств, некоторые высокопоставленные немецкие офицеры и польские связные тоже рисковали жизнью, чтобы рассказать вам о происходящем. Но все напрасно. Вы все знали, вы – Рузвельт, Черчилль и Сталин, все руководители государств, польское правительство в изгнании в Лондоне и шведское в Стокгольме. Вы все знали, но предпочли молчать. Вы предпочли утаить информацию, ради которой люди жертвовали жизнью. Я так и не могу понять, почему вы не оказали нам даже той небольшой помощи, которую могли бы оказать, просто рассказав миру о том, что знаете? Вы не хотели огорчать свой народ? Если так, то это жалкое оправдание.

Нельзя во всем винить капитана Дегенхардта и ему подобных, недостаточно осуждать их и возмущаться их делами. У них был приказ, они, может быть, боялись его не выполнить, их даже могли отправить за это на фронт. Мы, люди, слабы, наша свободная воля, наша способность независимо мыслить ограничена – даже если мы и неохотно это признаем.

Но вы, жившие в свободных странах, вам никто не угрожал, вам никто не промывал мозги в течение десяти лет массивной пропагандой, вы не жили в обстановке массовой истерии, как немцы. И все же вы молчали.

Мне очень жаль, но когда сейчас, через пятьдесят лет, я заставляю себя думать о том, что произошло, когда я пытаюсь все это анализировать, то не могу избавиться от мысли, что вы, многие из главных героев прошедшей войны, вашим непостижимым молчанием сделали себя пассивными участниками массового уничтожения целого народа. Мы, запертые в гетто и те, кто рисковал жизнью, чтобы доставить вам эти сведения, мы были так наивны, что надеялись, что если вы узнаете об этом, то что-то произойдет. Но нет, ничего не произошло – наоборот. Вы замалчивали всю информацию, которую получали из различных, независимых и достоверных источников. Формально ваши руки чисты, многие из вас были прославлены при жизни и вошли в учебники истории за ваши военные подвиги. Но чиста ли ваша совесть – если, конечно, вы еще живы? Конечно, это не вы приговорили нас к смерти, но это вы своим преступным молчанием осудили нас на гибель в безвестности. Мы гибли в безвестности, лишенные сочувствия окружающего мира. Мы гибли в полной, доводящей до отчаяния, изоляции.

К тому же никто не знает, продолжалось ли бы массовое убийство с таким же размахом, если бы мир знал. Никто не знает, как повернулась бы история, если бы мировое общественное мнение было поднято свободной прессой, которая, как принято считать, существовала в ваших государствах. И я не могу избавиться от мучительной мысли, что это вы, герои Второй мировой войны, отняли у нас этот шанс.

Может быть, другие, те, кто не прошли через то, через что прошел я, могут лучше понять то, что происходило. Наверное, они более объективны. Я и те немногие, которые спаслись, когда вы выиграли войну, скорее всего, не можем быть беспристрастными. Мы не в силах понять ваши мотивы и объяснить ваше оглушительное молчание.

Другие, может быть, могут – но не я.

Я не могу.

Истребление

Первый день Истребления