Рош Хашана, еврейский Новый год, и Йом Кипур, Судный День, приходятся на осень, сентябрь или октябрь, это наши главные религиозные праздники. Многие, даже нерелигиозные, евреи приходят в эти дни в синагогу, придерживаясь многотысячелетней традиции, или просто так, на всякий случай – кто его знает, в конце концов. Может быть, они хотят ощутить общность, причастность к своему народу, когда все желают друг другу счастливого Нового года и поют бодрые и веселые песни в конце службы, песни, которые все помнят с детства. Йом Кипур – день поста, когда мы, отрешившись от дневных забот, можем почтить наших усопших, простить друг друга и примириться с тем, чего мы не в силах изменить. Это день сосредоточения и медитации, находящей исход в примирении. Йом Кипур начинается и заканчивается совместной трапезой.

Но накануне Йом Кипура, 21 сентября 1942 года, настроение в гетто подавленное. Ни торжественная трапеза, ни вечерняя служба не в состоянии отвлечь нас от мрачных мыслей.

Мы уже привыкли к тому, что наши школы закрыты, что у нас отняли наши магазины и наши предприятия без всякой компенсации, что мы живем в страшной тесноте, запертые в гетто и отрезанные от внешнего мира, что мы страдаем от нищеты и недоедания. Мы научились жить со всем этим. У нас только одна цель – выжить, все остальное – неважно, мы думаем только об одном – выжить. Поэтому новый слух особенно страшен: в Ченстохову прибыли «Di Szwarce». Черные.

Слухи о «Черных» начали ходить еще до их появления. Много раз мы слышали: эти до зубов вооруженные солдаты в темно-коричневых мундирах и черных пилотках появляются, когда немцы начинают готовить очередную кровавую Акцию против евреев. Немцы называют их Einsatzkommando, исполнительная команда, но у евреев они получили прозвище Черные, или Украинцы, что верно лишь частично – не только украинцы.

Евреев, работавших на принудительных работах на Восточной станции, отослали в гетто уже в два часа дня. Они видели Черных – те шли и пели печальные украинские песни – красиво, ритмично, с запевалой. Для нас эти песни звучат как похоронный марш. Они также рассказали, что видели на запасном пути на Восточной станции необычно длинный товарный поезд, чуть ли не сто закрытых вагонов, и что немецкая полиция осматривает состав.

В четыре часа дня другая группа рабочих, вернувшаяся в гетто, подтверждает, что тоже видели Черных. Черных расквартировали в закрытой школе по улице Пилсудского, у них два подразделения, в одном только украинцы, другое составлено из прибалтов. Кто-то слышал, как немецкий надсмотрщик произнес: «Сегодня ночью начнутся кровавые игры»…

Все это слухи, слухи, но они мгновенно распространяются в парализованном ужасом гетто.

Еврейский совет просит об аудиенции у нового коменданта, он, как и генерал-губернатор в Кракове, юрист. И, по странному совпадению, фамилия его тоже Франк. Доктор Франк. Он принимает представителей Совета ближе к вечеру и заверяет, что никакого Umsiedlung – выселения евреев в Ченстохове не будет. Ходят слухи, что у делегации были припасены 100 000 злотых, собранных населением на крайний случай, и что эти деньги якобы переданы «в поддержку» коменданту, но члены Совета опровергают эту версию.

В начале десятого вечера по специальной телефонной линии капитан Дегенхардт связывается с начальником еврейской полиции. Он недоволен – господин комендант Франк уведомил его о делегации. Те, кто распространяет злонамеренные слухи об эвакуации евреев из ченстоховского гетто, должны быть наказаны. Он подтверждает слова коменданта, что никаких действий в отношении населения гетто предприниматься не будет и требует, чтобы Совет успокоил людей.

«Телеграф джунглей» в гетто работает, несмотря на праздники. До нас очень быстро доходят все эти противоречивые сведения. Тревога нарастает, многие не верят заверениям немцев. Те, кто еще не лег спать, узнают, что рабочие с ночной смены отправлены обратно в гетто. Сразу после полуночи гетто окружают части в характерных мундирах и пилотках. Черные. Еврейских полицейских, заступающих на смену в полночь, немцы отсылают назад – их сменяют Черные из прибалтийских стран. Литовцы, латыши и эстонцы.

В час ночи вдалеке слышны единичные выстрелы. Мы понимаем, что начинается что-то ужасное, пытаемся, кто как может, успокоиться и преодолеть ужас и томящее чувство беззащитности. Я ложусь в постель с приключенческим романом Карла Мэя и засыпаю с мыслями о герое книги – старике Шаттерханде.

В три часа ночи в гетто внезапно зажигаются все уличные фонари. Снова звонит капитан Дегенхардт и приказывает всем еврейским полицейским собраться на перекличку во внутреннем дворе «Металлургии» – завода на Короткой улице. Они должны прибыть на место не позже четырех утра.

Я в полусне слышу, как взволнованные голоса обсуждают новости. Мне не хочется возвращаться к реальности, но заснуть уже не могу, лежу в постели и читаю все тот же роман, пытаюсь сбежать в успокаивающий мир Карла Мэя, не думать об угрозе скорой гибели. Я не хочу принимать участие в происходящем, не хочу ничего обсуждать. Все равно я ничего не могу сделать.

Как всегда, рано утром начинается работа в мастерской Пинкуса. Мы узнаем, что около часа ночи Черные расстреляли группу евреев, пытавшихся, воспользовавшись темнотой, уйти из гетто. Все погибли. Мы слышали эти выстрелы. Рассказывают, что в четыре часа утра капитан Дегенхардт на перекличке информировал еврейскую полицию, что все же предстоит принудительная эвакуация евреев из ченстоховского гетто. Все, кто живет на улицах Кавья, Кошаровой, Гарибальди, Вильсона и Варшавской должны явиться к «Металлургии». Короткая улица 13. Самое позднее в шесть часов утра. Важно иметь с собой выданные Еврейским советом красные рабочие паспорта, целью переклички будто бы является их проверка.

Многие из работающих в ателье ночевали у нас. Самый молодой – Хаймек – пожимает плечами: как же так, всего шесть часов назад капитан Дегенхардт обещал, что никакой эвакуации не будет. Хаймек наивен. Даже я, спросонок натянув брюки, понимаю, что бессмысленно напоминать капитану Дегенхардту о его обещании. Ложь громоздится на ложь.

Евреи с указанных капитаном улиц одеваются во все лучшее, самое ценное упаковано в маленькие свертки. Кто-то предпочел взять с собой молитвенники, тефилим и талес – молитвенные принадлежности, другие пакуют фотографии родственников, оставшиеся деньги и драгоценности, припасенные на черный день.

Наш дом и Короткую улицу разделяет всего один квартал. Мы слышим плач матерей – у них нет рабочих паспортов, перепуганные дети тоже плачут без остановки. В мастерской обсуждают, что же будет с теми, кто слишком стар, чтобы получить рабочий паспорт.

К шести часам утра, как всегда, люди, которых возят на принудительные работы, начинают собираться у выхода из гетто – никто не сказал им, что работы отменяются. Здесь их встречают Черные. Они выкрикивают