Несмотря на все сомнения и колебания, вопрос о наступлении был решен. Оно началось 18 июня (1 июля). На отдельных участках «Начало атаки выглядело великолепно: части охотно шли вперед под красными флагами». 2-ой армии «австрияки, как обычно, сдавались целыми полками»[805]. В материальном отношении к началу июньского наступления русская армия была готова лучше, чем когда-либо: «Никогда еще мне (Деникину) не приходилось драться при таком перевесе в числе штыков и материальных средств. Никогда еще обстановка не сулила таких блестящих перспектив. На 19-верстном фронте у меня было 184 батальона против 29 вражеских, 900 орудий против 300 немецких; 138 моих батальонов введены были в бой против перволинейных 17 немецких». Однако в морально-психологическом плане армии не существовало. В результате после трех дней успешного наступления, 11-я армия «обратилась в паническое бегство… и при огромном превосходстве сил и техники уходила безостановочно»[806].

«Летнее 1917 г. наступление русской армии, когда артиллерия буквально смела с лица земли укрепления противника, велось отборными частями. Остальная пехота следовала неохотно, — вспоминал Н. Головин, — причем были случаи, когда полки, подойдя к бывшим позициям противника, возвращались назад под предлогом, что наша артиллерия так разрушила неприятельские окопы, что ночевать негде. Отборные части были почти полностью выбиты. В результате небольшой нажим немцев привел удачное на первых порах русское наступление к повальному паническому отступлению»[807].

Артиллерия смела только укрепления противника, но не его самого. Зная заранее, благодаря шумихе поднятой в прессе, о дате начала наступления, немцы на отдельных участках отвели свои войска с первого рубежа обороны на второй, и русская артиллерия несколько часов бомбила пустые окопы. Дальнейшее наступление на участке 7-й армии было остановлено проволочными заграждениями, не уничтоженными артиллерией, и оказалось беспомощным: «Они не были обучены для преодоления таких препятствий». Потрясенный главный комиссар армии восклицал: «С таким оборудованием атака под сильным огнем немцев не имеет шансов на успех даже в том случае, если боевой дух армии высок как никогда»[808].

По мнению Чернова, полученный результат был предсказуем, поскольку наступление было начато «на авось»[809]. Сам Керенский после возвращения с фронта заявлял: «Я не верю в возможность успеха наступления»[810]. Ген. Корнилов потребовал «немедленного прекращения наступления на всех фронтах для сохранения армии…»[811].

Донесения с фронта гласили: «Дивизии 11-й и частью 7-й армии бежали под давлением в 5 раз слабейшего противника, отказываясь прикрывать свою артиллерию, сдаваясь в плен ротами и полками, оказывая полное неповиновение офицерам. Зарегистрированы случаи самосудов над офицерами и самоубийств офицеров, дошедших до полного отчаяния… Озверелые банды дезертиров грабят в тылу деревни и местечки, избивая жителей и насилуя женщин»[812]. «С фронта бежали тысячами, грабя и насилуя в тылу»[813]. «И все пошло прахом»[814].

«Армия обезумевших темных людей, не ограждаемых властью от систематического разложения и развращения, потерявших чувство человеческого достоинства, бежит. На полях, которые, — восклицал ген. Корнилов, — нельзя даже назвать полями сражения, царит сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия не знала с самого начала своего существования»[815].

«Начатое германской армией 5 (19) июля наступление приобрело поистине катастрофический размах…, — сообщали Временному правительству комитеты и комиссары 11-й армии, — Ни доводы, ни убеждения больше не действуют, вызывая только угрозы, порой даже стрельбу. Некоторые части оставили позиции, даже не дожидаясь приближения противника… Бесчисленные колонны дезертиров, с оружием и без, растянулись на сотни верст, нисколько не думая о своевременном наказании. Порой таким образом дезертируют целые части… Уже сегодня главнокомандующий Юго-Западным фронтом (генерал Корнилов) и командующий 11-й армией отдали с одобрения комиссаров и комитетов приказ открывать огонь по войскам, покидающим свои позиции»[816].

«Работа безответственных демагогов уже породила свои кровавые плоды на поле сражений. Вражда и замешательство проникли в ряды армии. А силы армии и ее боеспособность развеялись, как призрак…, — писали 13 июля в статье «Перед лицом неминуемой гибели» Известия Советов, — Армия разобщена и надломлена, недосчитывающие бойцов полки бегут от врага… они бегут прочь, обезумевшие от войны… Войска, которые храбро сражались под кнутом царизма, превратились в толпу жалких трусов сейчас, когда знамя свободы развевается над нами…»[817].

Однако, несмотря на полный провал наступления, Керенский назвал главу своих воспоминаний, посвященных этим событиям, — «Национальная победа». «С поражением русских войск на фронте, — пояснял Керенский, — во всей стране развернулась широчайшее антибольшевистское движение, которое почти полностью смело большевистские комитеты и печатные агентства… Число большевистских представителей в Исполкоме Совета… сократилось почти до нуля. Параллельно с исчезновением большевистского элемента из всего советского аппарата руководители Советов сами начали признавать, что такие Советы уже нельзя считать властным органом, а только переходным механизмом к новому хорошо организованному демократическому государству»[818].

В середине июля «единогласным решением Временного правительства был издан приказ о восстановлении на фронте смертной казни и военных трибуналов. Одновременно правительство восстановило военную цензуру, предоставило МВД право с согласия военного министра закрывать газеты, запрещать собрания, проводить аресты без обычного ордера… принимать все необходимые меры для обеспечения обороны и безопасности страны»[819]. И это было только началом, указывал Керенский, поскольку «мгновенно одним разом восстановить в армии дисциплину» невозможно[820].

«Удар, нанесенный нам неприятелем на юго-западном фронте, можно рассматривать как благодеяние по отношению к России, — подтверждал министр иностранных дел М. Терещенко в разговоре с британским послом, — Несомненно, что неприятель спас Россию… Он сделал то, чего правительство со времени революции желало, но не могло сделать, т.-е. он способствовал тому, что правительство… обуздало крайние партии, укрепило… единение страны»[821].

После провала наступления, подтверждал ген. Н. Головин, «наступило некоторое отрезвление от революционного угара первых месяцев революции… наступление, приведшее к поражению, сыграло своего рода положительную роль, вызвав в солдатских и народных массах проблески инстинкта государственного самосохранения»[822].

Корнилов

Временное правительство под давлением большинства советов действует в полном согласии с планами германского генерального штаба… убивает армию и потрясает страну внутри. Тяжёлое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины…

Л. Корнилов, 28.08.1917[823]

Реакция Высшего командного состава на провал наступления была прямо противоположна оптимизму Керенского. Она наглядно проявилась на совещании в Ставке 16 июля, созванном для чисто стратегических военных целей, но неожиданно пошедшем в совсем другом направлении. На него указал Деникин, который обвинив Керенского в развале