– Пока лучше не говори со мной, Джейн, – попросила она и направилась домой, на почтительном расстоянии сопровождаемая горничной; а дома сразу легла в постель.

Нет никаких доказательств, что все подстроено. Случайность, обычная случайность! Эмили помертвела от ужаса. Не исключено, что это все же случайность. На мост долгое время никто не ступал, а конструкция с самого начала была не прочной; к тому же мост построили давно, и, как припоминала Эмили, Уолдерхерст однажды сказал, что его следовало бы проверить и укрепить, прежде чем пользоваться. В последнее время она часто опиралась на перила; как-то вечером еще подумала, что они выглядят не такими крепкими, как всегда. Что говорить и кого обвинять, если ветхое дерево просто не выдержало?

А ведь такой же кусок ветхого дерева откололся от балюстрады и скатился вниз по лестнице; по счастью, Джейн обнаружила его прежде, чем Эмили спустилась к ужину. Но как она будет выглядеть перед своим мужем, или перед леди Марией, или перед любым другим приличным человеком, если заявит, будто в благородном английском поместье некий английский джентльмен – хотя бы и возможный наследник титула, ныне лишившийся шанса, – разработал хитрый план убийства, способный украсить сюжет любой мелодрамы?

Эмили уронила голову на руки, представив выражение лица лорда Уолдерхерста и ехидную улыбку леди Марии.

– Она решит, что я истерична, – проговорила Эмили сквозь слезы. – А он сочтет, что я вульгарна и глупа – привередливая жена, которая своими дурацкими фантазиями выставляет мужа на посмешище. Капитан Осборн – наш родственник! А я обвиняю его в преступлении!.. Однако ведь я могла бы лежать в бездонном пруду. В бездонном пруду, и никто бы не знал…

Если бы все случившееся не казалось невозможным, если бы Эмили сама была уверена, то она не ощущала бы себя сбитой с толку и беспомощной.

Служанка Эстер так любила свою госпожу, что могла возненавидеть ее соперницу. Аборигенки вполне способны на то, чтобы тайно проворачивать грязные трюки; их извращенному уму может показаться, что подобные деяния служат достойной цели. Капитан Осборн мог ничего не знать.

При этой мысли Эмили облегченно вздохнула. Он мог ничего не знать; слишком безрассудно, слишком опасно, слишком безнравственно.

И все-таки. Допустим, она скатилась по лестнице вниз головой, допустим, падение ее убило – тогда ее оплакали бы как жертву фатального несчастного случая! Если бы она облокотилась на перила и упала в черную бездну, кого обвинять?.. Лоб Эмили покрылся испариной, и она промокнула его платком. Положение безвыходное.

– Осборны могут быть так же невиновны, как и я. И в то же время они могут быть убийцами. Я не могу ничего доказать. Я не могу ничего доказать. О, вернись же домой!

Эмили сохранила лишь одну ясную мысль. Она должна уберечь себя – да, она должна уберечь себя! Перед лицом страданий она созналась себе в том, в чем до сих пор еще не сознавалась; теперь она облекла мысль в слова, однако даже после того, как произнесла их вслух, все равно не поняла, что слова содержат признание.

– Если я вдруг умру, – произнесла Эмили с берущим за душу пафосом, – он будет переживать!

И несколько мгновений спустя добавила:

– Неважно, что случится со мной, насколько вульгарной или глупой я покажусь, но я должна уберечь себя – уберечь до его возвращения. Я напишу ему и попрошу, чтобы он постарался быстрее вернуться.

Приняв решение, Эмили написала письмо. Именно это письмо увидел Осборн среди прочей ожидавшей отправки корреспонденции и придержал, чтобы изучить.

Глава 18

Эстер сидела у открытого окна в своем будуаре. Восковые свечи были погашены. Во время ужина она слушала, как муж озабоченно расспрашивал всех о прогнивших перилах, видела его взволнованное лицо и бледное лицо Эмили. Сама она не обронила почти ни слова и была рада, когда наконец смогла с извинениями удалиться.

Ночь доносила из сада ароматы цветов; Эстер сидела в темноте и размышляла об убийцах, о которых слышала ранее. Некоторые из них были вполне приличными людьми, и все пережили определенный период, когда постепенно превратились из приличных людей в тех, в чьи мозги проникла идея, которую они прежде сочли бы невозможной для себя и которую отвергли бы не раздумывая. Наверняка изменения происходили медленно. Сперва идея казалась безумной и нелепой – в некотором роде злой шуткой. Злая шутка проигрывалась в уме снова и снова, пока однажды ей не позволили там закрепиться; над ней больше не смеялись – напротив, ее начинали обдумывать. Так порой случается, поскольку люди всегда чего-то хотят, зачастую очень сильно, а порой даже теряют рассудок, если вынуждены жить, не получив желаемого или, наоборот, не устранив препятствие. Мужчина, который ненавидит женщину и не может от нее отделаться, начинает ненавидеть ее лицо, глаза, волосы, звук голоса и звук шагов, теряет рассудок от ее присутствия; и тогда мысль, что он никогда не будет свободен от всего этого, постепенно доводит вполне адекватного человека до точки, когда нож, или выстрел, или удар тяжелым предметом представляется не только возможным, но и неизбежным. Люди, с которыми жестоко обращались, которые столкнулись лицом к лицу с нищетой и лишениями, в какой-то момент решают взять силой то, что судьба не предоставляет им добровольно.

Неделями Эстер испытывала напряжение столь интенсивное, что ее чувства отвыкли от того, что считается нормальным.

Она знала слишком много – и все равно ни в чем не была уверена.

Теперь и они с Алеком напоминали людей, которые начали со злой шутки. Невозможно было не думать, чем они могут завладеть и чего могут навсегда лишиться. Если бы сегодня не проверили состояние перил, то большая глупая Эмили Уолдерхерст сейчас мирно покоилась бы среди водорослей!

– Все мы смертны, – пробормотала Эстер. – Смерть – дело нескольких минут. Говорят, это не так уж и больно.

Ее губы задрожали. Она обхватила руками колени.

– Наверное, так и думают убийцы, – рассердилась Эстер на себя. – Нет, я пока что не такая дрянь. Потому что я так не думаю.

Ей начали мерещиться странные вещи. Чаще всего в своих видениях она представляла, как Эмили лежит на дне среди водорослей. Каштановые волосы растрепались и опутали бледное лицо. Ее глаза открыты? А детская улыбка, так странно выглядевшая на лице взрослой женщины? Наверное, она застыла на губах, словно желая предъявить обвинения миру живых, с немым укором вопрошая: «Что я вам сделала, за что вы меня утопили?» Эстер не сомневалась, что беззащитное, неподвижное лицо примет именно такое выражение.

Как Эмили была счастлива! Ходила с сияющими глазами, сама того не осознавая. Бедняжка! Разве она не имела права на счастье? Всегда старалась угодить другим людям, помогала им. Ее доброта порой граничила с глупостью. Эстер вспомнила день,