Мэри была любящей мамой и для Роберта, однако после первого года полной самоотдачи она на короткий миг вернулась к роли жены – пусть и для того, чтобы родить второго ребенка. С Томасом вышло иначе: она знала, что это ее последний ребенок, и попала в силовое поле Мадонны с Младенцем, блюдя свою чистоту и вновь обретенную невинность. В этом долгоиграющем, невыносимом Вифлееме Патрик исполнял незавидную роль Иосифа. Чем активнее он добивался внимания жены, тем больше выставлял себя подлым и эгоистичным соперником собственного сына. Сперва он нашел искомое на стороне – у Джулии, а когда эта связь изжила себя, кинулся в беспробудные объятья алкоголя. Пора завязывать. В этом возрасте ты либо вступаешь в ряды сопротивления, либо становишься коллаборационистом смерти. Когда юношеская иллюзия собственной неуязвимости исчезает, игра в самоуничтожение уже неуместна.

Ах ты черт, он слишком увлекся бурбоном. В бутылке заметно убыло. Самый логичный выход из положения – отнести остатки «Мэйкерс марк» наверх, слить их в свою почти пустую бутылку, припрятанную в рюкзаке, а потом тайком смотаться в город за новым бурбоном для Нэнсиного бара. Конечно, эта новая бутылка должна быть правдоподобно почата, чтобы никто не отличил ее от прежней. Оказывается, быть успешным алкоголиком – самая тяжелая работа на свете. Бомбить страны третьего мира куда проще (чем не достойное занятие для лодыря?) «Но кое-кто неплохо справляется», – пробормотал Патрик себе под нос, петляя по комнате. Вероятно, не стоило так напиваться средь бела дня. Перебрал малость. Мысли разваливались на части, кидались врассыпную, перекрывали друг друга в тот миг, когда он уже почти раскусывал их хитрый замысел.

Семья гуляет в саду – галочка. В коридоре тихо – галочка. Бежать наверх, закрыть дверь, найти рюкзак, перелить бурбон (черт, облил руку!). Спрятать пустую бутылку на шкаф. Найти ключи от машины. Теперь вниз и вон из дому. Предупредить семью? Да. Нет. Да. Нет! Сесть в машину. Динь-динь-динь. Блядское «динь-динь-динь» американского датчика незастегнутого ремня. Уж лучше внезапная насильственная смерть, ей-богу. Полиция? Нет, не-е-ет, только не полиция, умоляю. Украдкой проехать по хрустящему питательному гравию. Круиз-контроль вышел из-под контроля. Устанавливаемые установки. Одолеть железнодорожный переезд, вырваться из мясорубки слогов и слов на залитую солнцем гиблую сельскую местность. Закатать бы это все под асфальт – и дело с концом. Разъяренные орды обывателей с бензопилами и портативными бетономешалками. «Мы слишком долго жили в страхе! С нас довольно! Мы имеем право защищать свои семьи! Сказано же в Библии: „Да будут все дикие места укрощены естеством человеческим, и да владычествует человек над клещами лесными“».

Он плыл по течению на своем серебристо-голубом «бьюике-лесейбре» и, изображая деревенский выговор, орал во всю глотку какую-то хрень. Он не мог этого остановить и не мог остановиться. Не мог нажать на тормоз, не мог завязать с алкоголем, не мог прекратить нелепую фантазию об Асфальтном ку-клукс-клане. Мимо проплыл ярко-красный знак остановки, и Патрик тихо слился с трассой, ведущей в город. Наконец он припарковал «бьюик» у винного магазина «Vino Veritas». Машина каким-то образом сама заперлась изнутри – на всякий случай. Динь-динь-динь. Ключ все еще в замке зажигания. Патрик выгнулся, пытаясь избавиться от тупой боли в пояснице. Изношенный позвоночник? Распухшие почки? «Нам необходимо выбраться из темницы привычных дихотомий, – промурлыкал он самодовольным тоном, каким обычно начитывают книги из серии „Помоги себе сам“. – Вам отказал не позвоночник или почки, а и позвоночник, и почки! Учитесь мыслить креативно! Долой стереотипы!»

Прямо впереди, за переездом, среди спортивных полей и площадок, разворачивалась очередная сцена из разряда «и… и». С одной стороны на ярком фоне разноцветных горок, труб, качелей и посыпанных щепой потенциально опасных мест детской площадки текла избыточно сентиментальная американская семейная жизнь, а с другой на огромной лужайке за забором из рабицы два толстобрюхих полисмена учили немецкую овчарку рвать на куски психов и извращенцев, вздумавших потревожить идиллический покой Нью-Мильтона. Один полицейский держал овчарку за ошейник, второй отошел на другой конец лужайки и надел толстый защитный рукав. Пес кинулся стрелой по траве, набросился на защищенную руку и яростно затряс головой из стороны в сторону. Его рык был едва различим во влажном воздухе, который полнился детскими криками и вкрадчивым гулом автомобилей, пекущихся о безопасности своих пассажиров. Интересно, эти дети чувствуют себя под надежной защитой или без риска полагают, что риски – всюду? За столом для пикников сидело семейство ботеровских форм. Не прекращая жевать булочки, они наблюдали, как первый полицейский бросился вдогонку за псом и попытался вытащить руку коллеги из его пасти. Коллега тем временем барахтался в траве и втолковывал овчарке, что он не извращенец, а свой человек.

В винном магазине обнаружились бутылки «Мэйкерс марк» в трех вариантах емкости. Не вспомнив, какая именно ему нужна, Патрик купил все.

– Лучше перестраховаться, – пояснил он продавцу.

– Святая правда! – воскликнул тот с таким пылом, что Патрик как можно поспешней катапультировался обратно на парковку.

Наступила следующая стадия опьянения. Потная, медленная и печальная. Чтобы показаться на глаза Уолтеру и Бет (да и вообще кому бы то ни было), ему нужен и кофе, и алкоголь. Кроме того, пора признать: вряд ли в Нэнсином баре стояла самая маленькая бутылочка «Мэйкерс марк». Просто он не удержался и купил всю семью. Динь-динь-динь. Патрик сорвал с бутылки красную псевдосургучную крышку и вытащил пробку. Когда бурбон хлынул ему в горло, он представил себе отряд поджигателей, пробивающих себе путь сквозь стены и потолки здания, распространяющих пламя и разрушение. Какое счастье.

Обслуживание в кофейне «Лучше латте, чем никогда» оказалось под стать бесячьему посылу названия. Патрик прошел мимо плаката с рекламой диетического карамельно-ванильного фраппучино в прозрачном пластиковом стаканчике, до краев набитом льдом и клубничными взбитыми сливками (пальчики оближешь!), заказал черный кофе и встал в очередь на раздачу.

– Доброго! – пожелал ему белокурый громила Пит в фартуке и пульнул чашку через стойку.

Патрик был так стар, что помнил появление фразы «Доброго дня!» и мог лишь с тревогой наблюдать за языковой гиперинфляцией. Где конец этой Веймарской республики агрессивного веселья? «А вам насыщенного и осмысленного дня, – жеманно пробормотал Патрик себе под нос, неверной походкой направляясь к столику с огромной чашкой в руках. – Райского! – рявкнул он, усаживаясь. – Желаю полнокровного и могучего оргазма, – прошептал он с южным акцентом, – а главное – продолжительного». Потому что вы это заслужили. Потому что вы перед собой в долгу. Потому что вы прекрасны и уникальны. В конце концов, чего ты хотел от чашки кофе и несъедобного маффина? Лучше бы Пит ограничился пожеланием более реалистичных успехов: «Примите холодный душ!» или «Постарайтесь не разбить тачку!».

К Патрику вернулся безумный пьяный угар, который ему почти удалось стряхнуть на раскаленной парковке. Да да да. Еще несколько галлонов кофе – и его будет не остановить. В противоположном конце зала за столиком сидела, что-то печатая на ноутбуке, грудастая студентка-медичка в розовом кардигане и потертых джинсах. Ее мобильник лежал на полочке электрического камина «Хит энд Глоу» – рядом с плеером и каким-то мудреным коктейлем. Она сидела, высоко задрав и раздвинув колени, словно только что родила свой «Хьюлетт-Паккард», а на краю стола придавливал груду исписанных листков увесистый том «Патология болезней». Надо обязательно ее добиться, на обязательной основе. У нее такое расслабленное тело. Он таращился на нее, а она спокойно и ласково посмотрела в ответ. Улыбнулась. Ее безупречность вселяла ужас. Он застенчиво улыбнулся своей коленной чашечке. Ее добродушие невыносимо. Так и тянет разрыдаться. Она ведь практически врач, она в самом деле может его спасти. Сыновья, конечно, сначала будут по нему скучать, но рано или поздно оклемаются. К тому же они ведь могут приезжать в гости. С ночевкой. Характер у нее, очевидно, мягкий и уступчивый.