– Мне нужно привыкнуть к этому, – убитым голосомговорит Линн.

– К чему?

– К тому, что больше я его не увижу. Я тридцать лет неснимала его с пальца…

Теперь полоска на безымянном пальце Линн является мне вновом свете: все эти три десятилетия кожа под кольцом была защищена отстарения, она так и осталась молодой. Бедная Линн.

– Давайте поищем еще, Линн…

– Бесполезно.

Линн падает в кресло в конце ряда (это то самое кресло, скоторого я услышал афро-латинское кофейное «kothbiro») – и закрывает глаза.

– Не расстраивайтесь, Линн.

– Вы не понимаете…

– Ну хотите, я подарю вам другое кольцо?

– Какой вы милый, Кристобаль… Милый мальчик…

– Нет, правда.

Линн смотрит на меня с интересом. Именно – с интересом, ни окаком кокетстве и речи не идет. Еще несколько секунд – и она произнесет фразуна испанском, я ощущаю это физически. Бесцветные (почти как лак на ногтях) губыЛинн темнеют, на пергаментные щеки всходит смуглый румянец, даже янтарь на шеевыглядит иначе, чем мгновение назад: отблеск безветренного дня коснулся и его.Сейчас Линн скажет фразу на испанском, полную значения фразу на испанском – имне нечего будет ответить.

Я попался.

Фраза следует незамедлительно, но обращена она не ко мне,скорее – к светлой полоске на пальце. И это не испанский, как я предполагал.Это не испанский, это самый обыкновенный французский; значительным его делаюттемные, покрывшиеся коркой губы Линн:

– Слава богу. Наконец-то все закончилось. Наконец-то…

– Вы о чем?

– Давно нужно было от него избавиться. Но я не могла…Не могла… Все эти тридцать лет – не могла.

– Мне показалось вы очень дорожите этим кольцом.

– Я его ненавижу. – Ненависти на лице Линн нети впомине.

– Но…

– Давайте больше не будем об этом. Ни слова о кольце. Ивот еще что – отметим это событие? – Кровь отхлынула от щек Линн, теперьна них явственно видны склеротические прожилки.

Линн стремительно стареет, сейчас она выглядит даже старше,чем в нашу первую встречу в букинистическом. Как будто демоны прошлого, вечномолодые демоны, так долго терзавшие ее, покинули Линн, унесли ее душу в корзинедля пикника. А отправиться за ними в Довиль или Сен-Мало у Линн не хватитпороху.

– Отметим это событие?

– Какое событие, Линн?

– Это знак, Кристобаль. Понимаете, знак. И это как-тосвязано с вами, с вашим появлением.

– Глупости, Линн…

– В любом случае я вам благодарна…

Мы больше не говорим о кольце. Линн преувеличенно весела,пару историй, которые уложились в отрезок от Трокадеро до музея Орсэ (Линнпочему-то выбрала именно этот маршрут), можно назвать пикантными, они подходятдля завтрака после первой, проведенной вместе ночи: «Ты любишь омлетпо-креольски?» – «Обожаю, только побольше сладкого перца»; так вот, секс стоя,в душевой кабинке, имеет один существенный недостаток, нельзя курить, но онумудрялся курить даже в душевой кабинке, и сигарета всегда оставалась сухой,представь себе… с этой сухой сигаретой он напоминал мне самурая… Вернее, егосигарета напоминала мне самурая…

– Почему самурая, Линн? – спрашиваю я.

– Это так просто, Кристобаль, так просто. Самурай можетостаться сухим во время сильного дождя – если хорошо владеет мечом. Мечом можноотражать дождевые капли, разве вы не знаете?

– Теперь знаю. – Линн с ее рассуждениями осамураях и сексе в душевой кабинке – пойманная в сеть склеротических прожилокЛинн выглядит довольно забавно.

– Иногда я думаю, что главное предназначение меча –отражать дождевые капли.

– Вы полагаете? – с историей самурайства янезнаком, но и верить Линн на слово не стоит, особенно после метаморфоз с еелицом на сеансе во Французской Синематеке.

– Главное предназначение всегда скрыто от глаз, –хихикает Линн.

Не очень-то я доверяю слову «всегда». Анук всегда исчезает,но это не мешает мне надеяться, что когда-нибудь, рано или поздно, я проснусьчуть раньше, чем она выскользнет из комнаты.

– Главное предназначение вашего друга состояло в том,чтобы курить в душевой кабинке?

– Он курил постоянно, – в голосе Линн появляютсястранные нотки; кажется, эта часть прошлого до сих пор вызывает у нееудивление. – Он был просто помешан на куреве, сам делал самокрутки, безвсяких там машинок. И хранил табак везде, в самых непредсказуемых местах.

Интересно, что подразумевает Линн под «непредсказуемымиместами»? Не сливной же бачок в туалете, ей-богу. И какое мне вообще дело докурящего друга Линн?

– Можно было открыть холодильник и наткнуться там натабак. На те сорта, которые ему не особенно нравились.

– А те, которые нравились?

Те, которые нравились, он засовывал в корешки книг. Книг онне читал, но знал о них все. Был в курсе всего, что происходит под обложкой.Подозреваю, что сюжеты доставались ему в подарок, – от выкуренныхсамокруток. Он сам их делал, эти самокрутки… Постойте, я уже говорила вам оних…

Самая подходящая кандидатура для манипуляций с табаком –трагически погибший приятель Линн, впечатлительный приятель Линн, неуспевшийстать известным писателем. Но писателей мало интересуют чужие сюжеты. Во всякомслучае, те, которые нельзя безнаказанно украсть. Испанцев-леваков тоже неинтересуют, не говоря уже о джазменах и министрах сельского хозяйства. Бытьможет, курящий друг Линн и есть тот парень, который подарил ей кольцо?.. Кольцос безымянного пальца по-прежнему занимает меня, странно.

– Стало быть, это и есть ваша пропавшая подруга,госпожа Масацуга?

– Да. На фото она справа. О-Сими Томомори. Вся этаистория угнетает меня, господин…

– Бланшар. Дидье Бланшар.

– У французов такие дивные имена…

– Разве? Кстати, вы отлично говорите по-французски.

– Французский – моя страсть. С самого детства. И я ужеоколо двух с половиной лет во Франции. Изучаю французскую литературу вСорбонне. Я аспирантка.

– Это вы делали снимки?

–Да.

– Здесь стоит дата – четырнадцатое мая. Четырнадцатоемая прошлого года. Я понимаю, прошло слишком много времени…

– Слишком много… Но у меня отличная память.

– Тогда, может быть, вы вспомните точно… Когда исчезлаваша подруга?