Стоило объявить о том себе самому – и его охватило безудержное ликование. Он вновь стал Инарием, некогда – одним из Ангирского Совета, некогда – предводителем Небесного Воинства…

Некогда взбунтовавшимся разом и супротив Небес, и супротив Преисподней.

Едва он вспомнил об этом, радость его слегка померкла. Померкла, однако до конца не угасла. Поступил он так вот почему: обе стороны настолько увязли в противоборстве, что не могли осознать абсолютной бессмысленности бесконечной войны. Начиная с самой зари мироздания, когда два неземных царства появились на свет, а вскоре после того меж ними возникла рознь, их неисчислимые силы бились друг с другом за власть над Всем Сущим. Целью ударов и контрударов становилось все хоть сколь-нибудь ценное… обычно переходившее из рук в руки до полного его уничтожения. Ангелы – так назвали бы его сородичей люди – и демоны гибли целыми легионами, и все – во имя Ангирского Совета, правившего Небесами, и их извечных соперников, троицы Великих Воплощений Зла.

Однако Инарию до смерти надоели бесконечные битвы, интриги и контринтриги. Все это ровным счетом ни к чему не вело. Будь он во главе Совета – повел бы дело иначе, но ведь даже его брат (брат в том смысле, что их звуковые колебания, их сущности имели явное сходство в сравнении с остальными) не желал прислушаться к голосу разума. Даже сам Тираэль, тот, кто воплощал собой Справедливость, узреть истину не мог, а может быть, не желал.

Вот потому-то Инарий в конце концов и решил отстраниться от этой борьбы. Однако он никак не мог отделаться от ощущения, будто единомышленники у него есть, и не только на Небесах, но даже в самой Преисподней. Связаться с таковыми, будто то его сородичи, а уж тем более – демоны, оказалось задачей не из простых, но он, Инарий, стал членом Совета вовсе не за здорово живешь. В подковерных играх Небес он разбирался прекрасно и хорошо понимал, как с ними обстоят дела в Преисподней, и это позволило ему обойти сторожевых псов той и другой стороны. Вскоре он начал отыскивать единомышленников и втайне собирать их вокруг себя. К немалому его удивлению, таковых оказалось гораздо больше, чем он предполагал. О таком множестве не видящих смысла сражаться друг с другом до скончания века он не смел даже мечтать. Что еще удивительнее, среди демонов отыскалась особа, задумавшаяся о том же, о чем и Инарий, задолго до того, как ангел осмелился позволить себе этакую крамолу.

Она… Та самая, что, спустя недолгое время, пробудит в его сердце любовь и, в свою очередь, полюбит его. Та самая, с кем он начнет творить мир – место, известное возглавляемому ими отряду мятежников под названием «Санктуарий».

Та самая, что превратит его мечту о рае в кровавый кошмар.

Глядя на собственные отражения, Инарий снова увидел рядом с собою ее. Нет, теперь она явится в мир не в прежнем, памятном ему облике, это уж точно. Если ей вправду удалось отыскать путь назад, то под чужой личиной – скорее всего, женской, но, может быть, и мужской. Хитроумная, обольстительная… она являет собою угрозу всему, принадлежащему ему по праву.

– САНКТУАРИЯ ТЫ У МЕНЯ НЕ ОТНИМЕШЬ, – отрезал Инарий, обращаясь к ее образу в памяти. – ВНОВЬ ПУСТИТЬ ПО ВЕТРУ МОИ МЕЧТЫ Я ТЕБЕ НЕ ПОЗВОЛЮ! САНКТУАРИЮ И ВСЕМУ, ЧТО В НЕМ ЕСТЬ, ТВОИМ НЕ БЫВАТЬ – ДАЖЕ ЕСЛИ МНЕ ПРИДЕТСЯ САМОМУ УНИЧТОЖИТЬ ЕГО… НА ЧТО Я ИМЕЮ ПОЛНОЕ ПРАВО…

В конце концов, это ведь он, Инарий, уберег все от распада после ее чудовищного предательства. Это ведь он положил конец посягательствам Великих Воплощений Зла и Люциона после того, как те обнаружили сей мир, а Ангирский Совет до сих пор держит о нем в неведении. Выходит, и судьбу этого мира со всеми его обитателями, чьи жизни так быстротечны, решать ему – ему, а более никому!

Ее образ ангел развеял с… люди сказали бы «с горечью», но нет, в эту минуту Инарием овладели вовсе не столь простые, примитивные чувства. Разумеется, он-то был выше подобных вещей. Чувства его, как всегда, соответствовали требованиям момента, не более.

Правду сказать, Инарий уже принял кое-какие меры на случай ее возвращения. Да, пряталась она, надо признать, неплохо, но все-таки недостаточно хорошо. Уж от него-то ей было не скрыться: он знал ее лучше всех – даже лучше родного брата. Догадавшись, что она действительно вернулась в Санктуарий, Инарий сразу прикинул, где ее можно найти. Задачка, учитывая ее очевидные замыслы, продолжение той самой давней одержимости, оказалась сущим пустяком.

«НЕТ, ПРОБУЖДЕНИЯ НЕФАЛЕМОВ Я БОЛЬШЕ НЕ ПОТЕРПЛЮ, – подумал он, вспомнив случившееся в прошлый раз, – И РАСПЛОДИТЬСЯ ЭТИМ ОТРОДЬЯМ СНОВА НЕ ДАМ!»

Внезапно Инарий сделался больше прежнего. Крылья ангела заполнили собою просторный зал, Собор задрожал от его гнева сверху донизу, хотя паства наверняка обвинила в том обычный подземный толчок.

«НАПРАСНО ОСМЕЛИЛАСЬ ТЫ ВОРОТИТЬСЯ… НАПРАСНО ОСМЕЛИЛАСЬ ВОРОШИТЬ ТО, ЧТО ДОЛЖНО КАНУТЬ В ГЛУБИНЫ ПРОШЛОГО НАВСЕГДА», – думал Инарий, глядя на собственные отражения. Род человеческий имел перед ангелами одно преимущество, и ангел решил вновь прибегнуть к нему. Легким усилием мысли он изменил облик, воссоздав под капюшоном лик, подобный лику златовласого Пророка. Глаза по-прежнему сияли чистым светом, но все прочие черты приняли некое сходство с чертами лиц смертных.

Но самое главное, на лице Инария появились губы, немедля скривившиеся в суровой, гневной гримасе, что позволяло выразить охватившую его ярость куда лучше. Взглянув на собственное отражение, ангел остался доволен.

– Напрасно, напрасно осмелилась ты воротиться, – повторил Инарий, смакуя и жесткость движения губ, и хрипотцу, прибавлявшую тону его выразительности. – Напрасно, – добавил он, наслаждаясь злобным оскалом зубов, – осмелилась ты, Лилит, вновь встать у меня на пути…

* * *

Ему понесли дары – цветы, угощения, немало иного добра. Многие подарки попросту обнаружились у ворот имения мастера Итона, оставленные там неизвестными горожанами, услышавшими о случившемся от других.

– Парта повидала немало всяческих проповедников, распинавшихся об исцелении духа и тела, – сказал Ульдиссиану хозяин дома. – Вот только подтвердить пустопорожние речи делом ни один из них не сумел!

– Но я сделал лишь… я сделал лишь то, что хотел бы сделать для сестры, – в который уж раз беспомощно объяснил старший из сыновей Диомеда.

Вести об исцелении мальчика разнеслись по городку, будто лесной пожар. Все без исключения – особенно благодарная мать – называли свершившееся чудом. По словам Итона, мать мальчугана только и делала, что ходила из дома в дом, показывала всем и каждому исцеленного сына да расхваливала Ульдиссиана до самых небес.

– Я эту женщину знаю. Зовут ее Бартой, а мальчик – единственное ее дитя, единственное ее сокровище. Его отец погиб незадолго до того, как он появился на свет. Упал с лошади, – со скорбной улыбкой пояснил торговец и глава городка. – И всю жизнь она опасалась за паренька, хотя – уж я-то знаю – ему этого никогда не показывала. Пыталась растить сына сильным и крепким…

– Пусть они перестанут приносить мне все эти вещи, – перебил его Ульдиссиан, выглянув в обращенное к воротам окно.