— А подними повыше ногу. — А я не мо́гу. — А я тебе помогу, И я в твою берлогу загляну!

Тренер исчез по делам, и Август сам проводил тренировку. В пять он заскочил домой, принял душ, наспех проглотил приготовленное мамой жаркое из курицы и, надевая рубашку, услышал, как ровно в шесть раздался звонок. «Пунктуальная девочка», — подумал он. Она буквально перескочила порог и захлопнула дверь.

— Я боюсь, что кто-нибудь увидит меня!.. Мои родственники живут в соседнем подъезде.

— Но ты же только послушать музыку, — невинно сказал Флан.

Она изумленно подняла брови:

— Не надо с этим шутить…

— С чем? — не понял Август.

— Что ты… моя слабость.

— А я не знал. Так это же прекрасно!

— Не тогда, когда мы принадлежим к разным нациям и нам запрещено встречаться с…

— Мне — нет, — улыбнулся ей Август.

— А, — махнула она рукой, — тебя не переспоришь. Где мы сядем сегодня? В кабинете?

Август вспомнил эмигрантскую песню, которую очень любил: «За нашим бокалом сидят комиссары, и девушек наших ведут в кабинет!»

На этот раз он пригласил ее в зал, там был разложенный диван, без спинки…

Она огляделась в просторном зале, оценила накат на стенах, который делал маме итальянец, специально выписанный для этого, и спросила:

— А где же музыка?

Он и забыл предлог, ради которого она пришла. Август принес магнитофон, довольно тяжелый, двумя руками, выбрал большую кассету и включил. Пел негр Сэм Кук, классно пел. К джазу Августа стал приучать еще в шестом классе старший брат.

Мадина стояла не двигаясь посреди комнаты в легкой водолазке под горло и клешеной юбке. Хорошо, что не тугой, подумал Август, вспомнив трудности и преграды на пути его волейбольной ладони. В прошлый раз когда она была в обтягивающей юбке.

— Где мне сесть? — спросила Мадина. Как и должна была сделать воспитанная девочка.

— Сесть? Говорят, музыка воспринимается лучше лежа.

— Ты, наверно, шутишь? Это правда? Я не слышала.

— Угадай с двух раз.

— Думаю… что да.

— Садись на диван, там просторней.

Диван был финский, по специальному заказу, с темносалатовой обивкой, мама любила этот цвет.

Мадина села на самый край, при этом сильно сжав колени.

— Тебе снятся сны?

— В основном эротические. — Он хотел спровоцировать ее и раздразнить.

Она постаралась не выглядеть потрясенной.

— Что же тебе снилось прошлой ночью?

— Обнаженная Мадина, которая протягивала ко мне руки и просила: «Исцелуй, зацелуй мое тело».

Она зашлась яркой краской.

— Тебе всегда снятся ненормальные сны?

Даже прилагая всяческие усилия, она не смогла скрыть удивления.

— С того момента, как я встретил вас.

— Полно, прошло всего несколько дней, я даже не нравлюсь тебе. Ты просто дразнишь меня.

— Все эти дни я только и думаю о вас!

Сэм Кук пел медленный блюз о какой-то любви.

— А как ты это докажешь?

Она сидела, склонив голову на плечо, приоткрыв губы, изогнув бедра в сидячей позе — и была очень соблазнительна.

Август медленно подошел к ней, наклонился и глубоким резким поцелуем засосал ее губы. Она начала извиваться через мгновение. Он опустился ей на колени, слегка раздвинув попой ее ноги, и сразу же почувствовал, как они горят, через тонкую шерсть юбки. Она обхватила Августа за шею и стала с силой прижимать свои губы к его рту. Такой темперамент был ему очень по душе. Он обожал страстных девственниц. Не тронутых, не мятых, не лапаных, не целованных. Дикостью и необузданностью она превосходила Лауру. Она еще не умела играть в чувства и была искренна. Он отогнул воротник ее водолазки и начал целовать ей шею. Мадина заизвивалась в его руках. (Какой редкий и прекрасный глагол.) Ей нравились поцелуи Флана, его нежные губы. А главное, ей нравилась запрещенность, непозволительность и сокровенность этих ласк. Никто в целом мире, кроме них двоих, не знал об этом. Это возбуждало ее воображение еще больше. Органам возбуждаться сильнее — было некуда. Горячка тела и так была под сто градусов. Все кипело… У нее были цепкие пальцы, которыми она сжимала голову Флана. Как бы нечаянно, в поцелуе, Август стал ласково давить плечом на ее грудь, плавно опуская на диван. В диагональном наклоне ее почти неупирающееся тело выдержало больше двух минут, прежде чем коснулось спиной и лопатками поверхности дивана. Август медленно-медленно опустился торсом на ее грудь и чуть не закричал от восторга, такой она оказалась классной и совершенной, такой высокой. И это дико возбуждало, то, что он лежит на ней, на ее груди. Мадина и не думала отпускать его губы и пока никак не сопротивлялась.

Август чувствовал, что ее ноги были плотно сжаты, и о вдвигании (влагании — редкий глагол) туда правого сверлящего, ввинчивающего колена не могло быть пока и речи. Август мечтал, что эта поза ее возбудит неимоверно, как возбуждало… Они дышали грудь в грудь. Август знал, что ей тяжело. Но умышленно чуть приподнял ноги, чтобы раздавить своим весом ее спелые, сочные, как дыни, груди. Она терпела, целовала его губы и ни звуком не выразила, что ей неудобно.

Он припал к ее шее глубоким и опасным поцелуем. Он знал, что должен ей поставить хотя бы один засос. Ему невероятно хотелось наконец-таки поцеловать и увидеть эту неземную классную грудь. Ей трудно было уже дышать. Он сполз чуть-чуть вбок, и она глубоко вздохнула. Август положил ей руку на плоский живот и вспомнил, что не мог никогда понять говядину на картинах Рубенса, и стал осторожно вести ладонью к ее груди, поднимая как бы нечаянно водолазку. Мадина стала дышать еще учащенней. Оставались два холма, если она даст их преодолеть, путь расчищен.