А ведь, если бьющийся от боли гигант перевернется на другой бок, людям несдобровать.

Впрочем, если бы они не были окружены животными – их давно бы перебили. А так – мамонты не подпускали вражеских наездников слишком близко, сшибали наземь тех, кто осмеливался подобраться к ним.

Защитники кочевья, оседлавшие зубров, не позволяли налетчикам как следует прицелиться, чтобы расстрелять беззащитных женщин и детей стрелами.

Здесь Накато впервые растерялась. Верхом были и враги, и защитники! В сутолоке она не могла толком разобрать, кто есть кто. И потому застыла в нерешительности возле обрушенного наполовину шатра, прижавшись к земле возле смятого полога.

И тут послышался топот приближающихся всадников.

В первый миг Накато похолодела – решила, что к налетчикам спешит подмога. И, лишь увидев, как те заметались, поняла: это не подмога, это глава кочевья возвращается со своими воинами.

Догадка оказалась верна.

Налетчики, мгновенно забыв о сбившихся в кучу обитателях кочевья, ринулись прочь, явно спеша убраться поскорее. Однако скрыться им не удалось.

Столкновение произошло возле окраины стоянки. Воины Фараджа смяли взмыленных налетчиков. Они сшибали всадников наземь, топтали их копытами единорогов, добивали копьями. Натиск оказался столь свирепым, что вырваться и ускользнуть удалось едва половине десятка нападавших. Израненные, потрепанные – они позорно бежали прочь.

Одному из них в спину полетела стрела.

Лучник расстрелял бы всех, кто остался в живых. Фарадж остановил его – приказал отпустить. Чтобы выжившие смогли рассказать о случившемся. И тем самым предостеречь желающих поживиться в его кочевье в отсутствие предводителя.

Люди с ликующими воплями кидались навстречу подоспевшим спасителям.

Фарадж торопливо раздавал приказы, его доверенные воины рассыпались по стойбищу. Разгромленную стоянку начинали приводить в порядок. Животных отогнали подальше в степь – пастись. Раненых поднимали и сносили на ту самую площадку, где укрывались обитатели кочевья под защитой мамонтов.

Накато поднялась кое-как на трясущиеся ноги.

Нет, она не была ранена. И даже то, что она приняла участие в схватке, не утомило ее. Она просто была перепугана, и никак не могла прийти в себя.

По-хорошему, следовало идти к Рамле. Хотя бы узнать, как она себя чувствует. Она ведь бросила ведунью, когда всему стойбищу грозила опасность! И не знала теперь, стоит ли еще на месте шатер, где та осталась.

Однако ноги понесли Накато совсем в другую сторону.

*** ***

Шаман лежал, вытянувшись в полный рост, возле собственного шатра. Накато замерла, не понимая. Не веря.

На земле виднелись еще линии фигур, что он чертил нынче утром.

Они сохранились почти целиком. Лишь местами оказались стерты чьими-то ногами – в основном, с краев.

Верховые налетчики к шатру шамана не приближались – следы от копыт их зубров обходили его стороной. Должно быть, боялись попасть под удар. Да и вернувшиеся защитники пока не приближались. Правда, у них забот пока что и без того хватало. Даже пучки трав и прочие предметы, разложенные шаманом, почти все остались на своих местах. Лишь некоторые оказались чуть сдвинуты.

И шаман лежал неподвижно прямо поперек начерченной фигуры. Пучок травы под его откинутой вверх рукой слегка дымился.

В первый миг показалось – он устал и просто заснул. А руки закинул за голову, вытянув их. Только приблизившись, девушка увидела торчащее из глазницы древко стрелы.

Дыхание оборвалось, в животе стянулся тяжелый, болезненный комок. Накато прижала с силой ладонь к губам. Она видела только распростертого в пыли шамана и стрелу, пробившую запачканное пылью лицо. Вместо глаза – кровавая лужица, струйки стекали по щеке и виску.

Попыталась вздохнуть – и не смогла, горло сжалось, не пропуская воздух.

Мир вокруг исчез, погас. Не осталось ни воплей раненых, ни оставшихся на ногах обитателей кочевья, что наводили сейчас спешно порядок. Не осталось разгрома и валяющихся обломков, которые люди сейчас растаскивали, спасая то, что еще можно было спасти.

Только распростертое на земле тело.

К нему не подходили – сначала следовало позаботиться о живых, и уж потом – о мертвых. А погребением шамана следовало заниматься с особенным почетом и соблюдением всех необходимых ритуалов.

Накато, пересилив оцепенение, на трясущихся ногах подошла к безжизненному телу и рухнула на колени рядом. Прижалась, положив голову на грудь, обхватив руками.

По щекам покатились жгучие слезы. Тело шамана оказалось жестким, словно деревянным. И уже отдало большую часть тепла промерзшей почве, сделалось холодным. Она, словно только теперь поняв, что жизнь покинула его навсегда, тихонько взвыла.

Накато не помнила, сколько пролежала рядом с безжизненным телом.

Она смутно ощущала, как ее хлопают по спине, не соображала, что ей говорят. Как ее поднимают, силой отцепляя скрюченные пальцы от закоченевшего трупа. И почти волоком тащат прочь.

Сквозь застилающие глаза слезы она смутно видела, как лежащее в пыли тело остается все дальше. Пришло глухое понимание – это ее оттаскивают.

Накато протянула руки, попыталась рвануться обратно. Но ее не пустили. Тело налилось противоестественной слабостью. И она не в силах была ни удивляться этому, ни воспротивиться.

Она едва осознала, что ее перенесли в шатер Рамлы.

Равнодушно взглянула на госпожу, склонившуюся над ней. Безучастно подумала, что та сейчас примется по своему обыкновению вопить и требовать исполнения приказов. Но та молчала, глядя встревожено.

Короткий обмен репликами – Накато не вслушивалась. Ей сделалось безразлично.

Она не обрадовалась тому, что ее не трогают. Как не огорчилась бы и привычной ругани госпожи. Ее оглушило.

*** ***

Рамла нежно, тихонько гладила ее по лбу, по волосам. Вытирала со щек бегущие безостановочно слезы.

- Не плачь, не плачь, милая, - шептала она. – Не нужно плакать. Все пройдет, все. И это пройдет и забудется, и утечет, словно вода в ручье. Словно облака по небу. Я утишу твою скорбь, убаюкаю печаль…

Слова ее и правда убаюкивали, уносили.

Кажется, и слезы уж не текли, а Рамла все гладила ее осторожно-осторожно по горячим, воспалившимся от плача щекам. Остро и густо пахло травами.

Да, ведь ее госпожа – ведунья. Ведьма, что умеет слышать духов и взывать к ним. Она сможет утишить ее тоску и горечь. Ей это под силу.

Однажды ее, Накато, хозяин, уже усмирил смертельную тоску своей рабыни. Когда она узнала о гибели сына. Чародейство надежно усмиряет любое горе, любую боль. Миг – и то, что терзало сердце невыносимой горечью, уходило навек. Засыпало или рассеивалось пылью, которую разносил ветер над степью. Рамла не обучалась колдовскому ремеслу – но имела дар.

Можно не сомневаться: она сделает, что обещает. Наутро