Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В общем, все на своих местах, и все, как говорится, при деле.
Потом мы завтракали. Лерка тоже сидела за общим столом (который «столом», разумеется, не являлся), злая и взъерошенная, зато чисто вымытая (с чем я себя мысленно и поздравил). К еде она почти не притронулась, смотрела только на всех нас исподлобья, и пару раз я совершенно случайно поймал на себе её, полные самой жгучей ненависти, взгляды…
Но всё это меня крайне мало волновало. Ленка сидела на прежнем своём месте, рядом с Витькой, но сам Виктор свет Андреевич с великолепным своим синячищем под левым глазом вёл себя сегодня куда более сдержано и, я бы даже сказал, скромно. Меня это, естественно, радовало и вселяло известный оптимизм (а, заодно, и аппетит).
Потом мы всей нашей весёлой гурьбой вновь пошли купаться. Все, кроме…
Ну, правильно, эта рыжая воображала, конечно же, никуда с нами не пошла. Или она только по ночам купается? В голом виде.
Немного погодя, когда мы уже откупались и теперь исправно прожаривались на утреннем солнышке (кроме Лерки, одиноко сидящей возле палаток в чёрной своей курточке), до меня вдруг дошло, что не купается и не загорает она, скорее всего, по той простой причине, что не имеет при себе необходимых купальных принадлежностей. Так что, выходит, зря я на неё «баллоны катил».
Почувствовав нечто, вроде лёгких угрызений совести, я поднялся и подошёл к Наташе. Благо, она лежала одна, Сергей снова возился возле машины.
Услышав мои шаги, Наташа подняла голову и радостно улыбнулась. Давненько она так мне не улыбалась, давненько…
– Слушай, мать, – сказал я шёпотом. – У тебя купальника запасного не найдётся?
– Запасного чего? – не поняла Наташа.
– Купальника.
Наташа села и с каким-то даже беспокойством посмотрела на меня.
– А этот, что, некрасивый?
– Да нет, что ты! Блеск! – и я, вновь-таки шёпотом, изложил ей, зачем, собственно понадобился мне купальник. Вернее, не мне даже, а…
– Нет! – сказала Наташа резко и даже слегка сердито. – А с чего это ты таким заботливым стал?
– А я и был таким! – в тон ей ответил я. – Просто ты об этом уже забывать начала.
«Господи, да за кого же она меня, собственно, принимает! – с некоторой даже досадой подумал я о Наташе, усаживаясь на прежнее место. – Неужели она вообразила, что со вчерашнего дня я на каждую встречную девчонку бросаться готов! Или это вид у меня такой, изголодавшийся?»
К Ленке с подобным вопросом я обращаться, естественно, не стал. Да и вообще, гори она ясным пламенем, Лерка эта Валерка, из-за неё ещё нервы собственные трепать! Много чести!
И, совершенно успокоенный своим этим решением, я улёгся поудобнее и закрыл глаза. Правда, перед этим поспешил удостовериться, что Виктор свет Андреевич находится от загорающей Ленки на приличном таки расстоянии. Как и я, впрочем…
Потом мы снова купались. И снова загорали. Собачонка, ещё вчера окончательно и бесповоротно признавшая Наташу единственной своей хозяйкой, и сегодня оставалась при особом своём мнении. Чисто выстиранная, аккуратно и со знанием дела причёсанная, она вдруг чудно преобразилась, превратившись, словно по волшебству, из невзрачной дурнушки-замарашки в некое изящное и даже изнеженное белоснежное существо. Мы все наперебой предлагали её свою дружбу и старались понравиться, но снизошла эта шавка, кроме, разумеется, самой Наташи, только к Серёге (что не удивительно), да ещё, как это не странно, к Лерке-Валерке одиноко торчащей возле палаток и чёрной своей курточкой явно дисгармонирующей со всем этим сверкающим летним утром. Уж не знаю, что именно в ней так привлекло собачонку, но та время от времени покидала Наташу и, подбежав к угрюмо сидящей Лерке, ласково виляла ей хвостиком, на что эта рыжая воображала даже не реагировала, кажется. Витька тоже сунулся было к ней (к Лерке, разумеется, не к собачонке) с очередной своей дурацкой остротой, но… Уж не знаю, что именно сказала Лерка нашему Ловеласу Котофеевичу, но отскочил тот от неё словно кипятком ошпаренный…
Ну, а собачонку, как я уже упоминал, Наташа нарекла Булькой.
Таким образом компания наша, всё увеличиваясь и увеличиваясь в размерах, достигла, наконец, максимальной своей численности (восьми, включая Бульку).
Из стихов Волкова Александра
Такие дела…
И не надо об этом!
Я бил…
и меня временами лупили.
Стихи сочинял,
только не был поэтом.
Влюблялся…
Любил…
Но меня не любили!
А, может, любили?
Прошедшее дело…
Но чаще лупили.
И если б кастетом!
Словами…
Душа уязвимее тела…
Такие дела…
И не надо об этом!
* * *
Плавное и размеренное течение нашего «слияния с природой» было грубо нарушено Виктором свет Андреевичем, который и так уже слишком долго не молол языком, а это для него почти смертельно. Но вот он, наконец, не выдержал, открыл рот и понёс обычную свою белиберду и ахинею, длиннющую, скучнющую и абсолютно бессвязнейшую. Основная суть её (белиберды и ахинеи) заключалась в том, что место сие не такое уж и исключительное, и что существуют на свете множество иных мест, не уступающих, а то и превосходящих место оное по всем своим важнейшим параметрам. И, вообще, заявил он в заключение, места отдыха надо менять максимально часто, и чем чаще, тем лучше. Как сказал в своё время один мудрый, хоть и малоизвестный философ…
– Короче! – прервал его Сергей. – Что ты предлагаешь?
– Я предлагаю свернуться и ехать дальше! – развил свою мысль Витька. – Или в другую сторону. Или направо…
– Или налево… – хихикнула Наташа. – Ты ведь любишь, Витечка, налево ходить?
– Или налево! – хладнокровно подтвердил Витька. – В общем, куда-нибудь ещё! Вопросы есть? Вопросов нет! Так что давайте собираться!
– А у нас, дорогой мой, демократия! – охладил его пыл Сергей. – Ты своё мнение высказал. А теперь послушаем остальных, обсудим твоё предложение…
– А чего обсуждать-то, чего обсуждать?! – загорячился Витька. – Да все же «за»! Вот ты, Наташенька, как?
– Обожаю новые места! – томным голосом произнесла Наташа. – Особенно, если Витечка рядом!
– Ну, вот видишь! – Витька даже не отреагировал на очередную «шпильку», до того обрадовался. – Саньке, помнится, место это не нравилось с самого начала…
– А оно мне уже нравится! – сказал я. – Прекрасное место!
– То есть, как? – удивился Витька. – Ты что, против?
– Ясное дело!
Говорил я так из какого-то чисто ослиного упрямства. А в общем и целом, как-то всё равно мне было: ехать или
