Пение вздымалось к высоким сводам вроцлавского кафедральногособора.

– Agnus Dei, Filius Patris, qui tollis peccata mundi,miserere nobis; Qui tollis peccata mundi, suscipe deprecationem nostram.[149]

Отто Беесс опустился на колени перед алтарем.

«Надеюсь, – подумал он, осеняя себя крестом, –надеюсь, Рейневан успел… Надеюсь, он уже в безопасности… Очень надеюсь…»

– Miserere nobis…

Месса продолжалась.

Четыре всадника галопом промчались через перепутье рядом скаменным крестом, одним из многочисленных в Силезии памятников преступления ираскаяния. Ветер сек кожу, резал глаза дождь. Грязь летела из-под копыт. КунцАулок по прозвищу Кирьелейсон выругался, смахнул мокрой перчаткой воду с лица.Сторк из Горговиц поддержал из-под отекающего водой капюшона еще более грязнымругательством. Вальтеру де Барби и Сыбку из Кобылейглавы уже не хотелось дажеругаться. Скорее, думали оно, скорее, как можно скорее под какую угодно крышу,в какой угодно кабак, к теплу, сухости и подогретому пиву.

Грязь взметнулась из-под копыт, заляпывая и без того ужеиспачканную фигуру, съежившуюся под крестом и накрытую плащом. Ни один извсадников не обратил на нее внимания.

Рейневан тоже не поднял головы.

в которой появляется Шарлей

Приор стшегомского монастыря кармелитов был худ как жердь;телосложение, пергаментная кожа, небрежно обритая щетина и длинный нос делалиего похожим на ощипанную цаплю. Глядя на Рейневана, он все время щурился,возвращаясь к письму Оттона Беесса, подносил лист к носу на расстояние двухдюймов. Костлявые и синие руки дрожали, губы то и дело кривила боль. Однакоприор отнюдь не был стариком. Это была болезнь, с которой Рейневан встречалсяне раз, болезнь, подтачивающая словно проказа, с той разницей, что делала онаэто невидимо, изнутри. Болезнь, с которой не справлялись ни лекарства, нитравы, а могла состязаться только самая сильная магия. Впрочем, что толку, чтомогла. Ведь даже если кто-то и знал, как лечить, не лечил все равно, ибовремена были такие, что вылеченный мог запросто донести на лечащего.

Приор кашлянул, вырвав Рейневана из задумчивости.

– Значит, только ради одного этого, – поднял онписьмо вроцлавского каноника, – ты ждал моего возвращения, юноша? Целыхчетыре дня? Зная, что отец гвардиан[150] во время моегоотсутствия обладает всеми полномочиями?

Рейневан ограничился кивком. Ссылаться на то, что письмо поуказанию каноника следовало передать в собственные руки приора, не было нужды.Это было ясно и без того. Что же касается четырех проведенных в подстшегомскойдеревне дней, то о них тоже не следовало вспоминать – они пролетели совершеннонезаметно. После трагедии в Бальбинове Рейневан жил как во сне. Отупевший,разбитый и в полубессознательном состоянии.

– Ты ждал, – отметил факт приор, – чтобыпередать письмо в нужные руки. И знаешь что, юноша? Очень хорошо сделал.

Рейневан смолчал и на этот раз. Приор вернулся к письму,чуть ли не водя по нему носом.

– Таааак, – наконец протянул он, поднимая глаза ищурясь. – Я знал, что придет день, когда почтенный каноник напомнит мне одолге. И о расплате. С ростовщическим процентом, который, кстати сказать,Церковь брать и давать запрещает. Ведь Евангелие от Луки говорит: одалживайте,ничего за это не ожидая.[151] А веришь ли ты, юноша, неусомнившись, в то, во что велит Церковь, мать наша?

– Да, преподобный отец.

– Похвальное качество. Особенно в нынешние времена. Иуж конечно, в таком месте, как это. Знаешь ли ты, где находишься? Знаешь ли,что это за место, кроме того одного, что оно монастырь?

– Не знаешь, – угадал приор по молчаниюРейневана. – Либо ловко прикидываешься, будто не знаешь. Так вот знай: этодом демеритов.[152] А что такое «дом демеритов», ты скореевсего тоже не знаешь либо не менее ловко прикидываешься, что не знаешь. Так ятебе скажу: это тюрьма.

Приор замолчал, сплел пальцы и изучающе глядел насобеседника. Рейневан, конечно, давно уже понял, в чем дело, но не выдал себя.Не хотел портить кармелиту удовольствия, которое тот получал от такой беседы.

– Знаешь ли ты, – немного помолчав, продолжалмонах, – о чем его преподобие каноник позволяет себе просить меня в этомписьме?

– Нет, преподобный отец.

– Незнание в определенной степени оправдывает тебя. Апоскольку я-то знаю, постольку меня оправдать не может ничто. Следовательно,если я откажусь выполнить просьбу, мой поступок будет оправдан. Что скажешь?Разве моя логика не сродни Аристотелевой?

Рейневан не ответил. Приор молчал. Очень долго. Потом поджегписьмо каноника от свечи, повертел им так, чтобы огонь охватил весь листок,бросил на пол. Рейневан глядел, как бумага сворачивается, чернеет и крошится.«Так обращаются в пепел мои надежды, – подумал он. – Преждевременные,впрочем, бессмысленные и тщетные. А может, оно и к лучшему. Что случилось так,как случилось».

Приор встал. Потом кратко и сухо бросил:

– Иди к шафажу.[153] Пусть тебянакормит и напоит. Затем отправляйся в нашу церковь. Там встретишься с тем, скем должен. Приказы будут отданы, вы сможете покинуть монастырь без помех.Каноник Беесс в своем письме подчеркнул, что вы отправляетесь в дальний путь.От себя добавлю: очень хорошо, что в дальний. Было бы, добавлю еще, большойошибкой отъезжать слишком близко. И возвращаться слишком скоро.

– Благодарю, ваше преподобие…

– Не благодари. Если же кому-либо из вас вдруг взбредетв голову мысль просить у меня перед уходом благословения на дорогу, тоотбросьте ее.