Эхо разносится по замку, как гулкий гром, как отзвук далекойгрозы, как грохот тарана о городские ворота. И медленно замирает в темныхкоридорах.

– Приидет странник, – говорит молодая девушка слисьим лицом и кругами вокруг глаз, в венке из вербы и клевера. – Кто-тоуходит, кто-то приходит. Apage! Flumen immundissimum draco maleficus… Heспрашивай странника об имени, оно – тайна. Из ядущего вышло ядомое, и изсильного – сладкое. А виновен кто? Тот, кто скажет правду.

Останутся собравшиеся, заключенные в узилище; они будут запертыв тюрьмах, а через многие годы – наказаны. Берегись Стенолаза, берегисьнетопырей, стерегись демона, уничтожающего в полдень, стерегись и того, коийидет во мраке. Любовь, говорит Ганс Майн Игель, любовь сохранит тебе жизнь. Тыскорбишь? – спрашивает пахнущая аиром и мятой девушка. – Скорбишь?

Девушка раздета, она нага нагостью невинной. Nuditasvirtualis. Она едва видна во мраке. Но так близка, что он чувствует ее тепло.

Солнце, змея и рыба. Змея, рыба и солнце, вписанные втреугольник. Колышется Narrenturm, разваливается, превращается в руины, turnsfulgurata, башня, пораженная молнией, с нее падает несчастный шут, летит вниз кпогибели. «Я – тот шут, – проносится в голове Рейневана, – шут исумасшедший, это падаю я, лечу в бездну, в ад».

Человек, весь в языках пламени, с криком бегущий по тонкомуснегу. Церковь в огне.

Рейневан тряхнул головой, чтобы отогнать видения. И тут врозблесках очередной молнии увидел Петерлина.

Привидение, неподвижное, как статуя, вдруг разгорелосьнеестественным светом. Рейневан увидел, что свет этот, словно солнечный огоньсквозь дырявые стены шалаша, струится из многочисленных ран – в груди, шее ивнизу живота.

– Боже, Петерлин, – простонал он. – Как жетебя… Они заплатят мне за это, клянусь! Я отомщу… Отомщу, братишка… Клянусь…

Привидение сделало резкое движение. Явно отрицающее,запрещающее. Да, это был Петерлин. Никто больше, кроме отца, не жестикулировалтак, когда против чего-то возражал либо что-то запрещал, когда бранилмаленького Рейневана за проказы или шалости.

– Петерлин… Братишка…

Снова тот же жест, только еще более резкий, настойчивый,бурный. Не оставляющий сомнений. Рука, указывающая на юг.

– Беги, – проговорило привидение голосом Элизы,собиравшей крапиву. – Беги, малыш. Далеко. Как можно дальше. За леса. Преждечем тебя поглотят застенки Narrenturm'a, Башни шутов. Убегай. Мчись через горы,прыгай по холмам, saliens in montibus, transilles colles.

Земля бешено закружилась. И все оборвалось. Погрузилось вотьму.

На рассвете его разбудил дождь. Он лежал навзничь на могилебрата, неподвижный и отупевший, а капли били его по лицу.

* * *

– Позволь, юноша, – сказал Отто Беесс, каноникСвятого Яна Крестителя, препозит вроцлавского капитула. – Позволь яперескажу то, что ты мне рассказал и что заставило меня не доверять собственнымушам. Итак, Конрад, епископ Вроцлава, имея возможность схватить за задницыСтерчей, которые его искренне ненавидят и которых ненавидит он, не делаетничего. Располагая почти неопровержимыми доказательствами причастности Стерчейк кровной мести и убийству, епископ Конрад отмалчивается. Так?

– Именно так, – ответил Гвиберт Банч, секретарьвроцлавского епископа, юный клирик с симпатичной физиономией, чистой кожей имягкими бархатистыми глазами. – Таково решение. Никаких шагов против родаСтерчей. Даже упоминаний. Даже допросов. Епископ принял это решение вприсутствии его преосвященства суфрагана Тильмана и того рыцаря, которомупоручено следствие. Того, который сегодня утром приехал во Вроцлав.

– Рыцарь, – повторил каноник, не отрывая взглядаот картины, изображающей мученичество святого Варфоломея, единственного, кромеполки с подсвечниками и распятия, украшения голых стен комнаты. – Рыцарь,который утром приехал во Вроцлав.

Гвиберт Банч сглотнул. Положение, что уж тут говорить, былоу него сейчас не из лучших. Да и не было никогда. И не было никаких признаковтого, что это со временем изменится.

– Конечно. – Отто Беесс забарабанил пальцами постолу, сосредоточенный, казалось, исключительно на обозрении истязаемогоармянами святого. – Конечно. Что за рыцарь, сын мой? Имя? Род? Герб?

– Кхм, – кашлянул клирик, – не было названони имени, ни рода. Да и герба у него не было, весь он был в черное облачен. Ноя его уже у епископа видывал.

– Так как же он выглядел? Не заставляй меня тянуть тебяза язык.

– Нестарый. Высокий, худощавый. Черные волосы до плеч.Нос длинный, словно клюв… Tandem, взгляд какой-то такой… птичий… Пронзительный…In summa,[143] холеным его назвать трудно. Но мужественный…

Гвиберт Банч вдруг замолк. Каноник не повернул головы, дажене перестал барабанить пальцами. Он знал тайные эротические наклонностиклирика, и то, что он их знал, позволило ему сделать из юноши своегоинформатора…

– Продолжай.

– Так вот, этот рыцарь, не проявивший, кстати, вприсутствии епископа ни покорности, ни даже смущения, сообщил о результатахрасследования дела об убийстве господина Барта из Карчина и Петра фон Беляу. Асообщение было такое, что его преосвященство суфраган не выдержал и неожиданнорассмеялся…

Отто Беесс ничего не сказал, лишь поднял брови.

– Этот рыцарь сказал, что всему виною евреи, посколькупоблизости от мест обоих преступлений удалось вынюхать foetor judaicus,свойственное евреям зловоние… Чтобы от этой вони отделаться, евреи, какизвестно, пьют кровь христианскую. Убийство, продолжал пришелец, несмотря на точто его преосвященство Тильман хохотал до упаду, носит все признакиритуального, и виновных следовало бы искать в ближайших кагалах, особенно вБжеге, поскольку раввина из Бжега как раз видели в районе Стшелина, к тому же вобществе молодого Рейнмара де Беляу… Того, которого знает ваше преосвященство…

– Знаю. Продолжай.

– В ответ на такие dictum его преосвященство суфраганТильман заметил, что это сказка, а оба убитых пали от ударов мечами. Чтогосподин Альбрехт фон Барт был силач и прирожденный фехтовальщик. Что никакойраввин из Бжега ли, или еще откуда, не управился бы с господином Бартом, дажебейся они талмудами. И снова принялся хохотать до слез.

– А рыцарь?

– А рыцарь сказал, что если не евреи убили благородныхгоспод Барта и Петра Беляу, то это сделал дьявол. Что в итоге одно на одновыходит.

– И что на это епископ Конрад?