– Я знала! – крикнула осипшим, сорванным от плачаголосом Гризельда, уставившись на Рейневана взглядом, которого не постыдился быи василиск. – Знала, едва тебя увидела, негодяй! Это из-за тебя. Из-затвоих грешков и делишек!

– Второй фон Беляу. – Вальпот Дер с ехидствомподчеркнул титул «фон». – Тоже благородный. Только для разнообразия – знатокпиявок и клистиров…

– Негодяй! Негодяй! – все громче кричалаГризельда. – Кто бы ни были убийцы отца этих детей, они по твоему следуприбыли. Одно только несчастье из-за тебя. Завсегда брату от тебя один толькостыд да позор. И заботы. Ты чего сюда заявился? Наследством запахло, ворон?Убирайся! Убирайся вон из моего дома!

Рейневан с величайшим трудом усмирил дрожащие руки. Но непроизнес ни слова. Он аж кипел внутренне от бешенства и негодования и елесдерживался, чтобы не бросить всей этой Деровой кодле в лицо все, что думает обих семейке, которая могла разыгрывать из себя господ только благодаря деньгамПетерлина, которые им приносила валяльня. Но сдержался. Петерлин был мертв.Лежал убитый, с венгерскими дукатами на глазах, в светлице собственного дома впоселке, в окружении коптящих свечей, на настиле, покрытом красным сукном.Петерлин был мертв. Совершенно неуместны, отвратительны были ругательства иобвинения здесь, рядом с его телом, отвратительна была сама мысль об этом.Кроме того, Рейневан боялся, что стоит только ему открыть рот и он разрыдается.

Он вышел, не проронив ни слова.

Траур и подавленность висели над всем бальбиновскимпоселком. Было пусто и тихо. Слуги куда-то скрылись, понимая, что скорбящимродственникам не следует попадаться на глаза. Не лаяли даже собаки. Их вообщене было видно. Кроме…

Он протер все еще залитые слезами глаза. Сидящий междуконюшней и баней черный британ не был привидением. И исчезать не собирался.

Рейневан быстро пересек двор, вошел в сарай со сторонытележной. Прошел вдоль корыта для коров – постройка была одновременно иконюшней, и хлевом, – дошел до перегородок для лошадей. В углу выгородки,которую сейчас занимала лошадь Петерлина, сидел на корточках средиразвороченной соломы и ковырял ножом глинобитный пол Урбан Горн.

– Того, что ты ищешь, здесь нет, – сказалРейневан, удивляясь собственному спокойствию. Походило на то, что своимисловами он не захватил Горна врасплох. Тот, поднимаясь, смотрел Рейневану вглаза.

– Правда?

– Правда. – Рейневан вытащил из кармананедогоревший кусочек листа, небрежно бросил его на глинобитный пол.

Горн по-прежнему не вставал.

– Кто убил Петерлина? – шагнул к немуРейневан. – Кунц Аулок и его банда по приказу Стерчей? Господина Барта изКарчина тоже прикончили они? Что тебя с ними связывает, Горн? Зачем ты явилсясюда, в Бальбиново, спустя едва полдня после смерти моего брата? Откуда знаешьо его тайнике? Зачем ищешь в нем документы, сгоревшие в Повоёвицах? И что это былиза документы?

– Беги отсюда, Рейнмар, – сказал Урбан Горн,растягивая слова. – Беги отсюда, если тебе жизнь дорога. Не жди даже, покапохоронят брата.

– Сначала ты ответишь мне на вопрос. Начни с самогоглавного: что связывает тебя с этим убийством? Что связывает с Кунцем Аулоком?Не вздумай лгать!

– И не подумаю, – ответил Горн, не опускаяглаз, – ни лгать, ни отвечать. Для твоего же блага, кстати. Возможно, тебяэто удивит, но такова истина.

– Я заставлю тебя отвечать, – сказал Рейневан,делая шаг вперед и извлекая кинжал. – Я заставлю тебя, Горн. Еслипонадобится – силой.

О том, что Горн свистнул, свидетельствовало только то, чтоон сложил губы. Звук слышен не был. Но только Рейневану. Потому что в следующиймомент что-то с чудовищной силой ударило его в грудь.

Он рухнул на пол. Придавленный тяжестью, открыл глаза толькодля того, чтобы увидеть у самого носа оскал черного британа Вельзевула. Слюнасобаки капала ему на лицо, запах вызывал тошноту. Зловещее горловое урчаниепарализовало страхом. В поле зрения появился Урбан Горн, прячущий за пазухуобгоревшую бумагу.

– Ни к чему ты меня не можешь принудить, парень. –Горн поправил на голове шаперон. – Ты просто выслушаешь то, что я скажу подоброй воле. Более того – по доброте. Вельзевул, не шевелиться.

Вельзевул не пошевелился, хотя видно было, что желаниешевелиться у него было велико.

– По доброте, – повторил Горн, – я тебесоветую, Рейневан: беги. Исчезни! Послушай совета каноника Беесса, а я головудам на отсечение, что он тебе кое-что посоветовал, порекомендовал, каквыпутаться из положения, в которое ты вляпался. Не отмахивайся, парень, отуказаний и советов таких людей, как каноник Беесс. Вельзевул, не двигаться. Ачто касается твоего брата, – продолжал Урбан Горн, – мне ужаснонеприятно. Ты даже понятия не имеешь как. Ну, бывай. И береги себя.

Когда Рейневан открыл глаза, зажмуренные перед почтикасающейся лица мордой Вельзевула, в конюшне уже не было ни собаки, ни Горна.

Притулившийся у могилы брата Рейневан корчился и трясся отстраха, сыпал вокруг себя соль, смешанную с пеплом орешника, и дрожащим голосомтвердил заклинание. Все меньше веря в его силу.

Wirfe saltce, wirfe saltce

Non timebis a timore nocturno

Ni mori, ni gościa z ciemności

Ani demona.

Wirfe saltce.[141]

Чудовища клубились и буйствовали во мраке.

Хоть и понимал, что рискует и теряет время, тем не менее ондождался похорон брата. Не дал, несмотря на потуги невестки и ее родни,отговорить себя провести ночь рядом с упокоившимся, принял участие взаупокойной службе, выслушал мессу. Стоял рядом со всеми, когда в присутствиирыдающей Гризельды, плебана и немногочисленной похоронной процессии Петерлинаопустили в могилу на кладбище за стародавним вонвольницким храмом. И толькотогда уехал. То есть сделал вид, будто уехал.

Когда опустилась ночь, Рейневан поспешил на кладбище. Уложилна свежей могиле волшебные предметы, набранные – о диво – без особыхсложностей. Самая старая часть вонвольницкого акрополя прилегала к вымытомуречкой яру. Земля там немного осыпалась, поэтому доступ к древним захоронениямтрудностей не составил. В магический арсенал Рейневана вошли даже гвоздь изгроба и фаланга трупа.