Варя указала на пирамиду ящиков и, дождавшись, пока Мошков займет место в укрытии, крикнула:

– Нет, ребята! В темноте ничего не получается. Только синяков себе наставила.

– Так открой дверь! – прокричал Белый в ответ.

– Она снаружи закрыта. Тут, оказывается, никакого засова нет.

– Ты одна?

– С трупом, – ответила Варя. – Этот тип, которого вы убили, сперва хотел нас выхлопным газом отравить, а потом забрался на крышу и начал в люк стрелять. Володю Мошкова уложил. Хороший был парень.

«Вот и вся моя эпитафия, – подумал Мошков, держа пистолет в руке, вытянутой поверх ящика, чтобы не дрогнула. – Хороший был парень».

Он переступил с ноги на ногу, ища точку опоры.

– Оружие есть? – спросили из-за двери.

– Стали бы мы тут сидеть, если бы оружие было, – раздраженно откликнулась Варя. – Крыша и борта тонкие. Не уберегли бы Беспалова от пуль.

– Это точно, – согласился Белый. – Ладно, отойди от двери и стой так, чтобы мы тебя видели.

– И руки подними, – распорядился Мануйлов.

– Еще чего! – возмутилась Варя. – Мы союзники или кто?

– Союзники, союзники, успокойся.

Створки начали разъезжаться в стороны, впуская в фургон яркий солнечный свет. Мошков прищурился, быстро и часто моргая. Он плохо видел после долгого сидения в почти полной темноте. К счастью, противники тоже не успели как следует рассмотреть нагромождение контейнеров.

Мошков начал стрелять, как только Варя отпрянула к стенке, и не останавливался, пока не опустошил магазин. Он не знал, куда именно попадали его пули. И отстраненно понимал, что ответные пули летят тоже, кроша доски и высекая из них щепу. Это не была перестрелка в классическом смысле этого слова. Мошков дергал пальцем спусковой крючок, ожидая, что в него вот-вот всадят кусочек металла, и ни о чем не думал. А когда все наконец закончилось, услышал далекий-далекий голос Вари, спросившей:

– Все?

– Да, – ответил Мошков. – Кажется.

И чихнул. Из его рта и носа валил дым, как у дракона.

Гужев смертельно скучал. Было тошно торчать в квартире, пропахшей капустой, кислым молоком и еще какой-то гадостью. Его раздражала Жанна Аркадьевна, изображавшая из себя барыню в драном халате и стоптанных шлепанцах. Ему хотелось врезать Леониду Герасимовичу, постоянно норовившему что-то привинтить, отпилить или прибить. Он отталкивал ногой сопливого Николку, когда тот, заигравшись со своими танчиками, оказывался слишком близко.

Говорить с этим малолетним щенком и стариками было не о чем. Все они, по мнению Гужева, были недоумками. Это в очередной раз подтвердилось, когда спор зашел о живописи. Поводом стала черно-белая картинка в старомодной рамке на стене в Вариной спальне. За мутноватым стеклом виднелся мрачный лес, а в нем, зависнув среди вековых стволов, парила тетка в балахоне, изображающая Смерть с традиционной косой на плече. Наброшенный капюшон скрывал ее лицо, но по наклону головы было видно, что она следит за рысью, направляющейся к зеркальному лесному ручью. Был ли это рисунок тушью, офорт или литография? Кто разбирается в подобных тонкостях? Разве что специалист. Гужев специалистом не являлся. Ни в чем. В свои тридцать с небольшим он понятия не имел, чему посвятит себя в будущем. Знал только, что это будет не рисование. Кому оно нужно вообще?

– Ну и какой смысл? – спросил Гужев, когда Жанна Аркадьевна заглянула в комнату (якобы в поисках щетки или очков, а на самом деле проверяя, не собирается ли он украсть томик Пушкина или эту дурацкую картинку).

– В чем? – удивилась она.

– В рисунке этом.

– Смотрите, молодой человек, – ткнула хозяйка пальцем. – Видите дерево, возле которого вьется Смерть? Оно вывернуто из земли с корнем и вот-вот рухнет в воду.

– Ну, – согласился Гужев.

– А здесь, смотрите, толстенный ствол вообще сломан, как спичка.

– Так.

– Но рысь всего этого не замечает, – торжествующе закончила Жанна Аркадьевна.

– И что? – недоуменно спросил Гужев.

Некоторые вещи было бы проще растолковать маленькому Николке. Жанна Аркадьевна вздохнула.

– А то, – сказала она, – что мы такие же беспечные. Не замечаем знаков, не видим того, что происходит вокруг.

– А что происходит?

Жанна Аркадьевна начала заводиться.

– Всякое, – сказала она. – Разное. Жизнь, например.

– Жизнь, ха! – Гужев пренебрежительно скривился. – Такая пустая и глупая штука. Это еще Есенин подметил.

– Не Есенин, а Лермонтов. И не «штука», а «шутка». Он это совсем мальчиком написал. Позерство, желание покрасоваться. Юношам это позволено. Но вы ведь уже взрослый мужчина.

– А ты старая глупая баба! – парировал Гужев, не принадлежавший к числу людей, которые уступают в спорах. – Повесили тут рысь дурацкую, а дочка тю-тю. Командировка, ха-ха! Из таких командировок редко живыми возвращаются.

– Что? – воскликнул Леонид Герасимович, до ушей которого долетел обрывок разговора. – Ты что имеешь в виду, парень?

– Что имею, то и введу, дядя.

– Я прошу… Я требую, наконец…

Леонид Герасимович попытался схватить Гужева за грудки. Тот врезал ему по рукам, прошипев:

– Грабли убрал! Гляди мне, в случае чего я вашу судьбу решать буду, понял?

– И что? – ахнула Жанна Аркадьевна.

– А то, что не злите меня, – буркнул Гужев. – Не то отыграюсь на вас.

– Ты нам угрожаешь, щенок?

Старикан опять протянул свои пятнистые руки с кривыми пальцами. Гужев врезал ему по печени и, развернувшись, отправился на балкон курить. Он уже жалел, что позволил себе сболтнуть лишнее. В его профессии языкатые долго не живут и высот не достигают. Нужна выдержка.

Гужев длинно сплюнул через перила.

– Больно? – участливо спросила Жанна Аркадьевна у мужа, державшегося за бок.

– Не тут болит, – ответил Леонид Герасимович, – а тут. – Он ударил себя кулаком в грудь. – Какой-то сопляк, неуч над нами изгаляется…

– Мы-то потерпим. Но ты слышал, что он про Вареньку сказал? Ей грозит опасность!

– В первую очередь нам грозит опасность! Втянула нас доченька в историю! И сына своего.

– Нужно что-то делать, Леня.

– Что мы можем? – горестно воскликнул он. – Я не могу прогнать этого бугая.

– Тогда нужно уйти самим, – прошептала она.

– Куда? – спросил Николенька, подъезжая к ним на самокате с разболтанными пластмассовыми колесами.

– Мы решаем с дедушкой, куда поехать отдыхать в следующем году, – выкрутилась Жанна Аркадьевна.