Каукалов повозил головой по подушке, морщась от тупой боли и какого-то нехорошего ощущения, выворачивающего его наизнанку, закашлялся.

- Ма! - откашлявшись, позвал он Новеллу Петровну. - У нас есть какое-нибудь успокаивающее лекарство или снотворное?

- Есть димедрол, есть супрастин. Можно принять корвалол или валокордин. Я, например, очень хорошо сплю, когда приму капель двадцать карвалола. Хотя от корвалола наутро отекает лицо. Побочный эффект, видимо...

- Ничего себе побочный... А ты бы что посоветовала?

- Наверное, супрастин. Он обладает антиаллергическим действием, но корвалол лучше.

- Ладно, накапай мне немного корвалола. Ни разу не пробовал, что за пакость. Пакость ведь?

Мать ничего не ответила, она посчитала слова сына кощунственными разве можно называть лекарство пакостью? Ни микстуры, ни порошки, ни пилюли в таком разе просто помогать не будут... Новелла Петровна сердито сунула сыну граненую стопку, остро пахнущую сладковатым валерьяновым корнем. Каукалов понял, что сказал не то, ухватил мать за руку, виновато, будто в детстве, улыбнулся: "Прости, ма... Сказанул, как в лужу пукнул", - и покорно выпил корвалол.

Лекарство сделало свое дело - через двадцать минут Каукалов уснул.

- Ты, парень, ты это... Ты веди сейчас себя тихо, как мышь, втолковывал старик Арнаутов Каукалову по телефону два дня спустя, - из дома пока никуда не выходи. И еврейчика своего никуда не выпускай. Обстановка малость осложнилась. Ментовка операцию проводит, тебя ищет. Шофер, которого ты так неосторожно недодавил, нарисовал твой очень точный портрет. Я фоторобот видел - как две капли воды... И напарника твоего тоже очень точно нарисовал. Будто "полароидом" снял. Пусть пара-тройка дней пройдет, пыль малость поуляжется, видно будет, куда надо ползти. Все понял?

- Все, - мрачно пробормотал Каукалов, - лучше бы я того водителя кирпичом по голове... Или топором по шее - все надежнее было бы.

- Хорошая мысля приходит опосля. В таких случаях надо советоваться. Хотя бы с напарником своим, с еврейчиком. Ты знаешь, чем русский отличается от еврея?

Каукалов поморщился: сейчас будет старый фурункул читать мораль - а это Каукалов ох как не любил.

- Знаешь? - голос Арнаутова вдруг сделался злым и настырным.

- Нет.

- Русский, у которого в желудке сперло дух, и дух этот потребовалось выпустить, вначале громко пукнет, а потом оглянется, еврей же наоборот вначале оглянется и только потом пукнет. По возможности тихо. Ну все, бывай! Сиди дома, ешь мандарины, запивай их пивом и держи около ноги своего еврейчика. Чтобы на свет не выпрыгивал. - Старик хрипло, торжествующе рассмеялся, и в трубке послышались частые гудки отбоя.

В комнату заглянула Новелла Петровна.

- Ты чего же, сына, не работаешь? Или работа у тебя такая, что не всегда надо ходить? - Взгляд у матери был ласковый, озабоченный, вокруг глаза в плотную авоську сплелись мелкие частые морщинки.

И эта туда же! Каукалов враждебно глянул на Новеллу Петровну, отвернулся к стенке. Внутри ничего, кроме усталости и одуряюще глубокой, в которую опасно было заглядывать, пустоты, не было. Только усталость да пустота. Он вздохнул.

- Ты не заболел, случаем?

- Нет, не заболел.

Ничего не добившись от сына, Новелла Петровна беззвучно исчезла. Каукалов перевернулся на спину, помял пальцами виски, потом затылок, судорожно вздохнул - ощущение загнанности, некой приближающейся опасности не проходило. Каукалов придвинул к себе телефон - новенький, недавно купленный "панасоник", набрал Илюшкин номер.

Аронов отозвался сразу же, словно специально ждал звонка.

- Из дома пока никуда не выходи, - приказал ему Каукалов, - дед звонил, специально предупредил.

- Что, плохи наши дела? - Голос у Илюшки упал.

- Не так уж плохи, но и хорошего ничего нет, - уклончиво ответил Каукалов. - Как там насчет баб-с? - сменил он тему.

- Надо бы сбегать кое-куда, да вот видишь - ты запретил...

- А по телефону нельзя?

- По телефону не то, тут нужно личное общение... На примете есть четыре штуки.

- Штуки! - Каукалов хмыкнул, настроение у него потихоньку поползло вверх.

- Весьма достойные девочки. Из нашей же школы. Как и договаривались.

- Я их знаю?

- Наверное. В школе, во всяком случае, видел их.

- И живут, конечно же, неподалеку?

- Неподалеку. В нашей школе, ты знаешь, народ из Чертанова не учится. И из Митина тоже.

- В общем, пару дней посиди дома, а потом, думаю, можно будет выскочить.

В ответ Аронов пробормотал что-то невнятное, Каукалову уже не хотелось слушать напарника, и он бросил коротко и резко: "Ну бывай!"

В Лиозно несколько дней шли дожди - затяжные, угрюмые, по-настоящему осенние. Хотя сам городок Лиозно, как считал Леонтий Рогожкин, - это таинственный остров в море, живой благоухающий оазис посреди пустыни, и если по всей Белоруссии идут дожди, то тут обязательно сухо, дожди бывают здесь только тогда, когда вся Белоруссия уже находится под водой... Такой это был город, Лиозно.

В Белоруссию приходит холод, земля начинает кряхтеть под натиском морозов, а в Лиозно ещё тепло. Непогода, морозы, хлябь - все противное, простудное приходило сюда в последнюю очередь.

В обвальный, будто в тропиках, мутный дождь Михаил Рогожкин отбывал с колонной "длинномеров" в Москву - срочно перебрасывали в одну из частных российских контор линию по производству джема из яблок, пустую посуду с заранее наклеенными на неё аппетитными заморскими этикетками, крышки и картонную тару.

В Москву шел караван из семи фур, каждой машине старший каравана мрачный, молчаливый водитель первого класса Стефанович - отвел свое место, и велел этого места держаться, и, вообще, "из-за спины батька не высовываться, первым через плетень не прыгать, и головное место в колонне не занимать, если на то не будет особого распоряжения..."

Себе под сиденье Стефанович демонстративно, при всех, положил автомат Калашникова - самое надежное оружие, какое может быть у дальнобойщика. Стефанович не боялся, что автомат найдут при каком-нибудь дорожном обыске по совместительству он числился консультантом в одной охранной структуре и имел на автомат документы.

- На дорогах ныне шалят, - пробормотал негромко - Стефанович вообще не любил повышать голос - и поиграл крупными твердыми желваками, делающими его физиономию широкой, как у профессионального едока. Отер дождевую мокреть со щек. - А с шалунами надо уметь играть в их игры. С помощью соответствующих музыкальных инструментов, изобретенных товарищами Калашниковым, Токаревым, Макаровым, Стечкиным...

- И другими замечательными людьми, - добавил Рогожкин.