Дождь продолжал лить, и, судя по всему, просвета не предвиделось.

Стефанович запоздало кивнул, соглашаясь с Рогожкиным, глянул на низкие тяжелые облака, застегнул молнию на кожаной куртке и скомандовал:

- Сядем, хлопцы!

Рогожкина провожала Настя, она прибежала в последний момент, вымокшая насквозь, молча протянула Рогожкину пакеты с домашней снедью.

Рогожкин засуетился, пытаясь скрыть охватившую его радость. Честно говоря, он не ожидал, что Настя придет проводить его, да ещё с таким роскошным "тормозком". Он неловко топтался на месте, моргал благодарно и наконец спросил неожиданно глупо:

- Это мне?

Ну будто бы пакеты могли предназначаться Стефановичу или смешливому малютке Шушкевичу, которого в честь его однофамильца, предоставившего хату в Беловежской пуще для развала Советского Союза, окрестили Базедовым...

Настя не ответила. Молча поправила на Рогожкине задравшийся воротник куртки, тронула пальцем пуговицу на нагрудном кармане, отступила на шаг, словно бы желала удостовериться со стороны, что все в порядке. У Рогожкина тревожно и сильно заколотилось сердце. Он потерянно улыбнулся и шагнул к Насте, но она предупреждающе подняла руку: не надо!

В это время Шушкевич закричал: "Рогожкин, стань в строй!" Рогожкин в ответ недовольно дернул плечом, а Настя произнесла ровно, буднично:

- Ну, вот и все. Возвращайся скорее!

Рогожкин нехотя направился к своей машине.

Через десять минут колонна тяжелых фур, грохоча моторами, будто танковый батальон, идущий в атаку, трубно стреляя выхлопами и рассекая вал дождя, выехала из города.

Возглавлял караван Стефанович, его мощный грузовик пластал колесами пространство, заставлял испуганно вздрагивать землю, ветром сметал с дороги куски грязи, камни, тряпье, прочий сор. Стефанович, мрачный и сосредоточенный, поглядывал в боковое, далеко откинутое на кронштейне зеркало, следил за дорогой, за тем, что происходило сзади. В частности, присматривался к новому водителю Рогожкину: как тот покажет себя в дороге?

Рогожкин шел в центре колонны, машину вел уверенно, держался, как привязанный, кузова фуры, идущей впереди, не приближаясь к ней ближе, чем на пятнадцать метров, что говорило об опыте, - Стефанович, оценив нового водителя, одобрительно кивнул. Взял с панели рацию, вызвал машину, следующую за ним: "Проверка связи!", потом соединился по очереди со всеми фурами колонны.

Связь работала безупречно. Стефанович вновь удовлетворенно кивнул и прибавил скорость. Красная стрелка спидометра, нервно подрагивая, достигла отметки "сто двадцать" и застыла на ней.

Колонна, грохоча, мчалась в Москву, в бывшую столицу бывшего государства. Иногда Стефанович выходил на связь, проверял, как там его подопечные водители - все было в порядке.

А Рогожкин всю дорогу, до самой Москвы, думал о Насте, улыбался размягченно, соображал, какой же подарок он купит ей в Белокаменной, и удивленно спрашивал себя: почему же суматошная жизнь-злодейка не познакомила его с Настей раньше? Вот уж действительно злодейка...

После Москвы, он знал, по плану - поездка за грузом в Италию, затем опять в Москву, потом на Урал, в город Екатеринбург, оттуда в Болгарию, а из Болгарии вновь рейс в Москву. Скорее, это будет "томатный" рейс. А может, какой-нибудь еще.

И всего лишь три, максимум четыре дня займет в этом плотном графике маленький уютный городок Лиозно. Больше Стефанович отдохнуть не даст. Пока есть работа - надо работать.

Владимир Левченко пролежал в больнице четыре дня. Его поместили в перенаселенную, с грязными стенами палату, где, кроме шести коек, стояли ещё три раскладушки. Левченко оказался слишком уж необычным больным - не каждого из здешних доходяг бандиты привязывали веревками к дереву, оставляя на съедение лесным зверям, поэтому его уложили на широкую, старого образца, кровать, украшенную двумя рычагами, с помощью которых можно было поднимать и опускать одну половинку кровати.

Сутки Левченко проспал - после успокоительного укола погрузился в муторное бесцветное забытье, будто попал в густой туман, и поплыл в этом тумане, поплыл - так и пропутешествовал, не видя ничего и не ощущая берегов, потом очнулся, приподнялся на постели:

- Где я?

Видок у него был ещё тот: темная трескучая щетина, превратившая Левченко в беспощадного абрека, черные провалы под глазами, распухший нос и отвисший подбородок.

И - боль. Боль во всем теле. Каждая мышца ныла, источала слезы...

- Где я? - вновь ошалело спросил Левченко.

На соседней кровати, - это была скрипучая раскладушка с продавленным алюминиевым каркасом, - зашевелился лохматый, рыжий, как огонь, мужик:

- В заднице! Не мешай спать!

Рыжий спал, хотя за окном был день - ненастный, туманный, с пороховым угрюмым небом и многослойным машинным гулом, доносящимся из-за деревьев. Левченко обессиленно опустил голову на подушку. Он находился в том состоянии, когда человек не помнит абсолютно ничего - ни имени своего, ни города, в котором живет, ни прошлого, ни настоящего, ни друзей, ни недругов...

Но потом словно бы что-то включается - щелкает некий механизм и из клубящегося темного тумана проступают светлые пятна, и вместе с ними некое осознание жизни, вырисовывается сама реальность.

Так произошло и с Левченко. Он не удержался, застонал глухо и тоскливо, из глаз его выкатились две крупные, обжигающие слезы - он вспомнил все, что с ним произошло, вспомнил в мелочах, и вжался головой в подушку, страшась того, что это может когда-нибудь повториться. Ведь существует же закон парности случаев...

Он вспомнил и молодых ребят в милицейской форме, одного с погонами капитана, с жестким лицом и светлыми льдистыми глазами, другого белолицего, щекастого, в бронежилете, с автоматом в руках, и то, как они под видом проверки на предмет наркотиков задержали фуру, и что вытворяли в лесу, когда привязывали его к дереву.

Левченко снова застонал, у него перехватило дыхание, и рыжий злобный мужик вторично вскинул лохматую голову:

- Эй, медики! Зайдите сюда кто-нибудь!

На зов долго никто не отзывался, потом в дверь заглянула низкорослая, широкая в кости старуха, - халат на ней был натянут так туго, что лопнул сразу в нескольких местах, а под мышками виднелись порванные проймы, старуха недовольно оттопырила нижнюю волосатую губу.

- Чего орешь?

Лохматый потыкал пальцем в Левченко.

- По-моему, он загибается.

Старуха, будто опытный стрелок, прикинула навскидку, издали и по каким-то своим параметрам определила, что клиент не загибается, презрительно отчитала лохматого:

- Дур-рак!

Левченко действительно не загнулся - уже через день почувствовал себя сносно: он побрился и стал походить на человека, и когда в палате появился следователь в милицейской форме, поверх которой был накинут белый, насквозь светящийся от старости халат, первым делом спросил: