Отец нанял мне репетиторов для изучения языка и подготовки к поступлению в местный университет. И вся моя жизнь в одно мгновение стала вдруг нормальной. Такой, какой я видела её в своих снах, плача в подушку, пока они не превращались в ночные кошмары.

И оттягивала момент побега, о котором постоянно думала. Денно и нощно. Потому что радость от нормальной жизни сменялась острой нехваткой воздуха. Отсутствием свободы. И дикой, непереносимой тоской по Нему.

А спустя месяц после приезда я обнаружила себя с головой, погрузившейся не в книги, а унитаз.

Оставив всё содержимое желудка в нём, вытерев испарину со лба, я поняла, что влипла. Влипла в Ямадаева. Чёрт бы его подрал.

Через пару часов сидела на крышке унитаза с тестом на беременность, ожидая, когда проявится результат. Прикрыла веки, боясь увидеть ответ на свой вопрос. Отсчитала необходимое количество секунд. Распахнула глаза, уставившись на полоски.

Две полоски.

Сердце пропустило удар. Пожар в черепной коробке выжигал все мысли. Тест выпал из пальцев. Схватилась за голову, сжимая виски, мыча что-то нечленораздельное под нос. Смесь стона и жалобного мычания.

– Мамочки, как же я из этого выпутаюсь? Только ребёнка для полного счастья не хватало.

Устало сползла на пол, привалившись плечом к холодной стене. Выдохнула, пытаясь разобраться с собственными чувствами. Не понимала их. Внутри всё замерло. Заледенело.

Я не хотела заводить детей так рано. Куда мне ребёнок, я ещё сама не чувствую себя взрослой. Чему я смогу его научить, что смогу дать, закончив лишь школу?

Положила руку на плоский живот. Возникло дежавю, от которого мурашки побежали по коже. Вспомнила, как Шамиль сделал похожий жест. Этот-то наверняка терзавшими меня вопросами не задавался. Ему-то уже давно пора становиться отцом.

Не позволила красивой картинке счастливого семейного счастья проникнуть в мой мозг и завируситься в нём.

– Ох, малыш, твой папаша та ещё скотина. Он намеренно это сделал. Но зачем?

Выбросила тест в мусорное ведро и кое-как выползла из ванной комнаты.

Всё можно решить абортом. Раз – и следов Шамиля в моём теле не останется.

Только от этой идеи стало как-то муторно. Гадко. Ребенок ещё не родился, даже не оформился, наверняка размером с фасолину, а я ощутила вину перед ним за такие мысли.

– Василиса.

Столкнулась на выходе с отцом, подобралась вся, напрягшись.

– Сегодня на ужин приедет Соломон. Будь с ним чуть вежливее.

На его губах дежурная улыбка. Словно я не дочь его, а работник, которого он просит поработать сверхурочно, не намереваясь платить.

– Можешь мне объяснить, по какой причине я должна терпеть человека, вравшего и подставившего меня? – кровь в жилах начала закипать.

Иногда создавалось ощущение, что я могу сгореть дотла от переполнявшей меня ненависти. К отцу – за то, что бросил. К матери – за то, что заботилась лишь о том, где ширануться. К Соломону – за то, что воспользовался моим доверием, моей детской влюблённостью. К Шамилю – за то, что заставил влюбиться. И забеременеть. Гадёныш.

Сжала челюсти, удерживая себя от колкостей, вертевшихся на языке. Высоко задирая нос.

Но то, как отец взирал на меня, воспламенило фитиль, медленно догорающий до взрывчатого вещества. Со снисходительной улыбкой. Он явно считает, что ему лучше известно, как мне распорядиться своей жизнью. Ведь я юное безмозглое создание. Его личинка, не оформившаяся во взрослое самостоятельное существо.

– Он не знал, что я выжил, Василиса, – снова этот вздох, – и многое сделал, чтобы вы не оказались в ещё худшей ситуации.

Смотрю на него с недоумением.

Можно подумать, я не в курсе того, как его дружок шиковал все эти годы. Пока я, чувствуя себя воровкой, таскала еду из холодильника бабки под её недовольным взглядом.

– Он твой друг, не мой. Развлекай его сам, – изображаю подобие улыбки, обходя отца.

Но Василий Вишневский не привык, чтобы с ним непочтительно разговаривали. Сжал моё предплечье, возвращая на место. Поднял на меня свои серые глаза. И я буквально видела, как он отсчитывает секунды до десяти, борясь с собой.

Крутой нрав у меня явно не от мамочки.

– Ты наденешь своё самое красивое платье и будешь обходительной с ним, что произойдёт в обратном случае, ты не захочешь узнать, – произнёс спокойно и холодно. От его голоса по коже побежали мурашки. Сглотнула слюну, разглядывая отца.

И зная, что угроза не пустая. И следовало бы молчать, но я не могла.

– Захочу, – вздёрнула подбородок ещё выше, не понимая, откуда взялась смелость.

Кто меня от него защитит?

Сверлит взглядом, явно раздумывая, озвучивать угрозу или нет. Но, вероятно, мой упрямый вид подсказал ему ответ.

– Твоя мама хорошо реагирует на лечение. Ты ведь хочешь, чтобы она его завершила и вернулась к нам?

Несколько секунд единственное, на что я оказалась способна, это хлопать ресницами. Не веря услышанному. Тугой ком встал поперёк горла, мешая дышать.

Пробовала вспомнить, каким было моё детство. Счастливым. Мне так казалось. Я ведь не знала, как живут другие дети.

И, возможно, многое в поведении отца вызывало бы вопросы у органов опеки, но в то время игры с холодным оружием и посиделки с главарями бандитских группировок представлялись лишь весёлым досугом.

Взгляд отца смягчился. Хватка на руке расслабилась. И он почти стал походить на обеспокоенного родителя, если бы не сказанные минутой ранее жестокие и страшные слова.

Как далеко он мог бы зайти? Прекратить финансировать мамино лечение. Или нечто похуже?

– Василиса, прости меня, я был резок. Но пойми, я многим обязан Соломону. От него зависит наша жизнь. Ты красивая девушка, и он неровно к тебе дышит. С ним ты никогда ни в чём не будешь нуждаться.

Отец отпустил мою руку, отступая назад. А у меня в голове развязалась атомная война.

Меня хотят продать. Продать по не самой высокой цене. Я просто стану гарантией для отца, что его партнёр его не кинет.

Год спустя

Оторвавшись от книги, наблюдала в окно за небом в тишине университетской библиотеки. Ярко-синее, тёмное и пышущее жаром.

Отложила карандаш. Кончик без резинки оказался изгрызен. Даже не заметила. Только на языке остался металлический вкус.

В противовес красивой природе, на душе маетно. Я так и не свыклась с жизнью в Испании. Мою душу словно привязали тонкой нитью к человеку, тянувшему туда, где он. Нить натягивалась и ранила нутро.