Митя свободно управлялся со своими обязанностями, и только связь с базой по-прежнему оставалась однобокой. Он научился мыть шлихи, бить шурфы, окантовывать проволокой заколоченные ящики с образцами. Но полевая жизнь закончилась неожиданно. Ещё накануне стояла теплынь, а наутро он обнаружил, что и пол в незастёгнутой палатке, и спальный мешок присыпаны белым. Холодная простыня покрывала площадь лагеря. И в саях лежали разрозненные белые лоскуты. Снег – не привычные нежные хлопья, а перемешанная с порывами ветра злая ледяная крупа – больно бил по лицу. На сборы ушло всего четыре часа, и гружёная машина осторожно двинулась по раскисшей дороге. В степи остался кусочек земли, что три с половиной месяца служил домом, кусочек, помеченный тёмными прямоугольными следами от снятых палаток и разобранной кухни.

Только в поезде Митя вспомнил о маме, бабушке, о Таньке, о том, что у него опять не будет своего, лишь одному ему принадлежащего, дома, а будет только крыша над головой.

Дома сквозь оханья и ненужные вопросы прорвалось неприятное, о чём всё лето не хотелось думать: приходили повестки, потом звонили из военкомата, велели по прибытии сразу явиться к ним. Решив, что торопиться всё-таки не стоит, Митя втянулся в обычный распорядок: утром – на работу, вечером – на занятия. Надо было очень многое успеть: разобрать полевые материалы, переписать пропущенные лекции, собраться и посидеть с друзьями, выяснить, что произошло важного за время его отсутствия. А жизнь действительно менялась. Шутка ли – техасы теперь стали называться джинсами, а неугомонного главу государства уволили с работы и отправили на пенсию.

Повестка из военкомата пришла очень не вовремя. Она свалилась, как снег на голову. Хотя Митя знал, что это вот-вот должно произойти, всё-таки получилось неожиданно.

В военкомате пахло холодом и хлоркой. Сердитые отрывистые фразы в тоне приказов, сердитые недовольные старческие лица. Список необходимого для предъявления через неделю начинался паспортом и характеристикой с места работы, кончался фотокарточками и тридцатью копейками. «Чтобы попасть в армию, надо ещё и заплатить», – невесело подумал Митя и отправился собирать бумаги.

На работе его проводы организовали всей комнатой. Теперь Митя чувствовал себя здесь совсем своим – полевой сезон не прошёл даром, и обстановка в экспедиции стала для него почти родной. Или он хотел видеть её такой. За сдвинутыми столами прозвучали тосты, смысл которых сводился к одной фразе, слышанной Митей ещё на заводе: «Мужик, который не служил в армии, – это всё равно, что баба, которая не рожала». Ему давали разные полезные советы. Слава, который отбарабанил воинскую повинность относительно недавно, учил:

– На первый или второй день вас всех соберут где-нибудь в клубе для знакомства. Спросят: «Кто рисовать умеет?» Кричи: «Я!» «Кто на баяне умеет играть?» Опять кричи: «Я!» «Кто щи умеет варить?» Снова: «Я!» Куда-нибудь да пристроишься и не будешь тогда плац каблуками трамбовать. Неважно, что не умеешь. Главное – попасть, а там научишься. В армии первое дело быть поближе к теплу и котлу. Хлеборез там вообще король. А дальше пообвыкнешь и сам разберёшься.

В военкомате папка с Митиной фамилией разбухала, набиваясь новыми бумагами. Документы у него брали бережно, чуть ли не с трепетом, как ненадёжно ветхие древнеегипетские папирусы. В коричневой комнате – коричневые стены, дощатый пол, шкафы и металлический сейф тоже коричневый – Митя оказался перед сидевшим за широким столом седовласым подполковником. Тот что-то писал, а Митя стоял, смотрел сверху на его шевелюру, погоны с золотыми звёздочками и накапливал против него раздражение. На Митино «Здравствуйте» подполковник не ответил, даже головы не поднял. Вот стой, как дурак, и привыкай к тому, что для офицерских хануриков ты пустое место. Ты ещё не в армии, а тебе заранее демонстрируют казарменные порядочки. Насытившись своим превосходством, офицер, не глядя на призывника, недовольно, как будто Митя уже успел провиниться, рыкнул:

– Фамилия?

Порывшись в стопке папок, он вытащил одну, раскрыл её и принялся листать содержимое.

– А где?.. Одной бамаги не хватает. Где характеристика… с места работы? Я что, за тебя должен?.. – голос подполковника привычно лязгал железом.

– Была характеристика. Я её отдал вместе с другими бамагами, – не сдержался Митя.

– Если бы была, я б её видел, – недовольно прикрикнул подполковник, его слегка дрожащие пальцы по-хозяйски перелистывали всё, что успела проглотить картонная утроба. – В армии вас научат… А, вот она. Всё! Жди в коридоре.

У Мити на руках ещё оставались две фотографии и тридцать копеек.

– А это куда? – спросил он.

– Это, – седой подполковник мельком взглянул на карточки и деньги. – Это отнеси в четырнадцатую комнату.

Чёрный стеклянный квадратик с цифрой четырнадцать висел над прикрытым деревянной дверкой окошком. И дверку, и дощечку-полочку под ней, выкрашенные в светло-зелёный цвет, покрывала густая сыпь фиолетовых чернильных клякс и рисунков. От осторожного стука дверца распахнулась. Молоденькая девушка с русыми кудряшками, одетая «по-граждански», отложила книгу. Она сгребла ладошкой копейки и твёрдые квадратики с Митиной физиономией и попросила подождать. Минут через пять окошко открылось, Митя машинально, не читая, поставил на подсунутом листочке свою подпись и за это получил тонкую бурую книжечку. Из глубины своей норы девушка пробормотала нечто похожее на «поздравляю», и окошко как-то слишком поспешно захлопнулось. Митя держал в руках комсомольский билет – в ряд раскрашенные ордена, под ними приклеена одна из его фотографий. Митя остолбенело глядел на улицу сквозь зарешёченное окно.

«Интересно, кудрявая – сотрудница военкомата или она из райкома комсомола? Впрочем, какая разница? А говорят! А пишут! Сколько красивых слов! А на деле – сплошной обман. За Катю обидно – она-то искренне верила во всякие там высокие идеалы».

Держа комсомольский билет перед собой, Митя направился обратно к кабинету седого подполковника. В коридоре, где ему приказали ждать, переминались с ноги на ногу ещё четверо будущих солдат.

– Армия с сюрпризом, – ни к кому не обращаясь, произнёс всё ещё потрясённый Митя. – Взяли и между делом в комсомол приняли.

– Не писал бы заявление, так и не приняли бы, – откликнулся высокий парень с румянцем во все щёки.

– Не писал я никакого заявления.

– Ну как не писал? Такого не бывает…

– Нормальный ход, – прервал их рыжеватый парнишка с волосами, отпущенными ниже плеч. – Военкомат план выполняет. В призыве должен быть определённый процент комсомольцев. Позапрошлый год у нас во дворе одного забрали в армию, так он только в части узнал, что стал комсомольцем. Его там спрашивают: «Состоишь?» – «Нет», – отвечает. «Как нет? Вот твой билет, учётная карточка». Нормальный ход.

А день только начинался. Большую его часть Мите предстояло провести нагишом в компании с другими голыми призывниками на долгом, неприятном, унизительном медосмотре. Время клонилось к вечеру, когда Митя вместе со всеми получил задание постричься «под машинку» и прибыть на сборный пункт двадцать шестого ноября к шести часам утра. Он слабо надеялся, что из-за близорукости будет забракован, однако его признали годным.