После службы в соборе Святого Павла Елизавета поблагодарила Говарда и его соратников за их роль в победе над испанцами. Она обратилась к каждому поименно и похвалила, назвав их теми, кто создан для сохранения отечества от врагов. Всех, кто участвовал в кампании, она объявила «заслуживающими признание ее и отечества». И все-таки слова Кэмдена из его «Анналов» о том, что «всех раненых и нуждающихся она наградила государственными выплатами», — очевидная выдумка[395]. Все было с точностью наоборот. В Тилбери она обещала наградить людей за верность и службу и дала слово, что не подведет их. Но обещание это королева не сдержала.

Свою роль в этом сыграл Бёрли. Будучи лорд-казначеем, он вынужден был в очередной раз напомнить королеве, что казна пуста. Долги быстро росли, и взять новые займы стоило невероятных усилий. Он пользовался посредническими услугами генуэзского коммерсанта Горацио Паллавичино, который, например, вел переговоры о том, чтобы обеспечить последние займы Лестера. Чтобы одолжить денег у немецких кредиторов, Бёрли сказал Паллавичино, что готов взять кредит под 10 %! Его ответ Уолсингему на просьбу уладить вопрос с выплатами храбрым солдатам и морякам — и живым, и мертвым — был равнодушен и безжалостен: «Меня весьма удивляет, что там, где столько людей гибнет на море, необходимость выплат не гибнет вместе с ними или с большинством из них»[396].

Елизавета знала, что потери многократно превышали сто с лишним моряков, погибших непосредственно в бою. А еще не одна тысяча человек умерли от эпидемии тифа, начавшейся на 700-тонном судне «Элизабет Джонас» и перекинувшейся на другие суда. Экипаж одного только «Элизабет Джонас» составлял пять сотен человек, и к концу августа почти все они поумирали от болезни[397].

Чтобы помочь выжившим, Говард сделал все, что мог: оплачивал им еду и пиво из собственного кошелька, продал некоторые свои золотые и серебряные вещи и купил им одежду. Коллегам по Тайному совету он сообщил, что эпидемия столь опасна и масштаб ее так велик, что вскоре она будет угрожать королеве больше, чем все могущество Испании. Люди, которые справедливо надеялись получить достойное воздаяние, были на грани мятежа. В Тилбери солдаты ликовали при виде Елизаветы. Теперь, сообщал Говард, они ее проклинают: «Такое пренебрежение сильно меняет настроения». Уолсингему он сказал: «Было бы позором в награду за хорошую службу позволить людям умереть с голоду. А если нашего попечения хватает лишь на это, то люди к нам на службу больше не придут»[398].

Когда Говард понял, что его сетования остаются без ответа, он воззвал к самой королеве. Он объяснял ей, что болезнь, охватившая экипажи многих судов, приобрела угрожающий масштаб. Быстрее других заражаются вновь прибывшие. Они страдают один день и умирают назавтра. Но королева как будто его не слышала[399]. Она не собиралась терпеть неповиновение и приказала Тайному совету арестовать и повесить группу солдат, которые босыми пришли в Лондон требовать обещанного. Один из этих солдат, когда палач уже затягивал на его шее петлю, прокричал толпе: «Мы пошли на войну, и вот чем нам отплатили!»[400]

Большинство тех, кто взял в руки оружие, чтобы защитить королеву, так ничего и не получили, буквально ни одного пенни. Это разительно отличалось от того, как поступил король Филипп, который, хоть и не без задержек, заплатил своим солдатам жалованье и почти никого не обделил. В отличие от Елизаветы для Филиппа эти выплаты были моральным обязательством и делом чести. Он также не поскупился через своих агентов выкупить из плена тех испанцев, которых англичане захватили вместе с кораблями[401]. Конечно, Елизавета была в другом положении, платить ей было нечем. Единственное, что она могла сделать, — урезать собственное содержание и заплатить из этих денег. Но на это она не пошла. Опасаясь бунтов, Бёрли по указанию королевы опубликовал несколько грозных предупреждений. Вводились законы военного времени, было приказано задерживать любых солдат, моряков и бродяг, замеченных в сельской местности. Этих «подлых» людей предписывалось максимально строго наказывать[402].

Дурные вести шли одна за другой. Папа римский Сикст V не оставлял попыток обратить в католицизм молодого короля Шотландии Якова VI. В Лондоне встревожились не на шутку, когда Уолсингему стало известно, что герцог Пармский предложил нанести Англии новый удар с помощью Шотландии. Якову VI было предложено жениться на испанке, он же должен был позволить Испании высадить на берегу залива Ферт-оф-Форт 6-тысячный десант для совершения государственного переворота[403].

Напомним, что в июле 1586 года Яков в обмен на крупную выплату дал Елизавете союзнические обязательства, в частности обещание не жениться без ее совета и одобрения. Подобной тактикой в отношениях с Шотландией она уже пользовалась ранее — в 1564 году она пыталась женить Лестера на матери Якова VI и таким образом влиять на нее до конца дней. Идея состояла в том, чтобы молодожены жили при дворе английской королевы. Такая «жизнь втроем»[404], пожалуй, наибольшая глупость из всех, что когда-либо приходили в голову Елизавете. Тогда попытка с треском провалилась. Но в этот раз втягивание Якова в тот или иной выгодный для Англии брак могло принести свои плоды. Нужна была действительно подходящая пассия: стоит сейчас все правильно уладить, и шотландская проблема будет решена, может быть даже навсегда!

Еще с 1584 года рассматривалась возможность брака тогда восемнадцатилетнего Якова с Анной, дочерью датского короля Фредерика II и королевы Софии. Датчан все устраивало, но Елизавета продвигала кандидатуру Екатерины Наваррской, сестры гугенота Генриха Наваррского (будущего короля Генриха IV). Елизавета стремилась сделать Якова союзником Генриха в борьбе с католической партией кардинала де Бурбона и де Гизов за французский престол[405]. К концу 1587 года Елизавета уже настаивала, чтобы брак был заключен с Екатериной Наваррской.