Смерть графа Лестера сама по себе еще не означала возвышения его пасынка Роберта Деверё, графа Эссекса. Юный граф, человек гордый, в высшей степени уверенный в собственных силах и с молоком матери впитавший понятия о чести и достоинстве дворянина, обладал темпераментом скакового жеребца и славился своим «крутым нравом» и склонностью к импульсивным поступкам. Личность его была полна противоречий: в глазах своих сторонников он стремился выглядеть человеком дела, и в то же время иногда оказывался до странности неспособным к действию. Его нарциссизм и пресловутая театральность нередко заставляли его в ответ на любую обиду на долгие дни скрываться за закрытыми дверьми кабинета или спальни и предаваться хандре и печальным раздумьям, оправляясь от стресса.

О внешности графа мы можем судить по прекрасному портрету кисти Уильяма Сегара, написанному в 1590 году и ныне выставляемому в Национальной галерее Ирландии. Персонаж картины предстает перед нами обладателем аккуратно постриженных усиков, по моде французских аристократов. В те годы Эссекс еще не успел обзавестись бородой, которую в более зрелом возрасте отрастил, стремясь довести до совершенства лелеемый им образ военного. После смерти родного отца граф воспитывался под королевской опекой в доме спокойного и рассудительного лорда Бёрли, что, впрочем, не помешало ему вырасти весьма избалованным и склонным к фатовству. Уже на первом году обучения в кембриджском Тринити-колледже он добился разрешения потратить двенадцать фунтов (в пересчете на сегодняшние деньги — 12 000 фунтов) на бархатный наряд песочного цвета и две пары туфель в тон. О неистребимой любви Эссекса к роскоши и пышным убранствам свидетельствует и его упорное желание рядить всех своих слуг в дорогие голубые ливреи[433].

После смерти Лестера в число самых видных государственных деятелей при дворе королевы наряду с Бёрли и Уолсингемом вошел и сэр Кристофер Хэттон, в возрасте сорока семи лет сменивший покойного сэра Томаса Бромли на посту лорд-канцлера. В стремлении внушить окружающим, что отныне его следует воспринимать более серьезно, Хэттон отказался от своей фирменной шляпы с пером, расшитой драгоценными камнями, отдав предпочтение простым черным бархатным головным уборам без украшений, наподобие тех, что носил лорд Бёрли[434]. В свете этих событий единственным соперником Эссекса в борьбе за первенство в молодом и дерзком поколении придворных оставался один только Рэли, и сражение их было упорным.

За неделю до Рождества 1588 года Эссекс вызвал Рэли на дуэль. Тайный совет поспешил «пресечь» подобные действия и выразил стремление «сохранить произошедшее в тайне от Ее Величества»: и Бёрли, и Хэттон испытывали такую сильную неприязнь к индивидуалисту Рэли, что предпочли молча встать на сторону Эссекса и постарались сделать так, чтобы об истории с дуэлью никто не узнал[435]. Их обман с готовностью поддержали многие другие придворные, и прежде всего — двоюродный брат королевы лорд Хансдон, чей младший сын Роберт незадолго до этого ввязался в драку с Рэли во время теннисного матча[436]. И все же исход противостояния двух противников не был предрешен: Рэли также не собирался оставлять попыток занять при дворе Елизаветы почетное место, ранее принадлежавшее Лестеру.

И у него были все основания для надежд. Эссекс, несмотря на его нескончаемое бахвальство и распускаемые его сторонниками слухи о том, что по вечерам королева играет с ним в карты, очевидно, не состоял с Елизаветой в столь же теплых отношениях, что его приемный отец. Наиболее явным доказательством тому было отсутствие у юного графа ласкового прозвища. В моменты наибольшей близости она могла использовать обращение «Робин», но так ни разу и не назвала его «Роб» или «мой милый Робин». Казалось, никто и никогда не сможет заменить ей Лестера, ее любимые «очи»[437].

И все же королева предприняла некоторые шаги для укрепления финансового положения графа. В начале 1588 года она позволила ему взять в долгосрочную аренду Йорк-хаус, один из богатейших особняков в городе, расположенный на улице Стрэнд неподалеку от Лестер-хауса. По традиции, Йорк-хаус служил официальной резиденцией лорд-канцлера, но Хэттон уже получил во владение особняк Или-Плейс в Холборне и еще в одном доме не нуждался. Елизавета пошла еще дальше, 12 января 1589 года передав Эссексу откуп на налог на сладкие вина, приносивший значительный доход и ранее также принадлежавший его приемному отцу[438]. Но и этого оказалось мало: долговые обязательства Эссекса были непомерно велики, и его кредиторы настойчиво требовали возврата денег. Тогда в надежде заслужить всеобщее признание и обрести славу героя и защитника протестантской веры он решил отправиться на войну с королем Филиппом. Эссекс наивно верил, что захват земель и разграбление сокровищ испанского монарха поможет ему расплатиться по долгам, и был совершенно убежден, что приведет английские войска к триумфу. По примеру Рэли, он занялся исследованием карт, а также изучением греческой и римской военной стратегий[439].

С того дня, когда была разбита Непобедимая армада, мысли многих при дворе были заняты возможной контратакой Испании. Сэр Фрэнсис Дрейк настаивал на немедленной высадке войск Ее Величества на испанский берег. Бёрли выдвинул более скромное предложение: он полагал, что английскому флоту следует нанести удар по остаткам Армады, сильно потрепанной штормом и с трудом прокладывавшей путь домой где-то между Ирландией и Испанией. Наиболее вероятным, впрочем, казалось, что одобрен будет план самой Елизаветы: королева намеревалась приказать Дрейку перехватить в водах Атлантики корабли Филиппа, груженные сокровищами, стоимость которых на тот момент могла достигать 3 млн фунтов (по сегодняшним меркам — 3 млрд). Усилия англичан окупились бы уже в том случае, если бы им удалось отбить у конвоя хотя бы одно или два судна, перевозившие сундуки с серебряными и золотыми слитками. При этом королева выступала категорически против рискованного военного похода на материковую часть Испании[440].