– Можно. Мы обязательно возьмем с собой Габи, – серьезно сказал Дорошин. – И, Елена, я совершенно точно не передумаю.

* * *

Третьего января у Дорошина внезапно тоже оказались дела, и если с вечера он досадовал, что поездка с Еленой за город откладывается, то с утра решил: все, что бог ни делает, к лучшему. Дела сводились к тому, что к нему нагрянула вернувшаяся из Праги Ксюша. Около десяти часов утра она материализовалась у калитки, напомнив Дорошину основательно забытую песню его молодости про «то ли девочку, то ли виденье».

– Я соску-училась, – пропела она, войдя в прихожую, скинула ему на руки невесомую, похоже, соболью шубку, тряхнула своими невозможными золотистыми волосами, стряхивая прилипшие снежинки. – Мы только сегодня утром вернулись, и, видишь, я сразу к тебе. А ты скучал?

Признаться, что он и не скучал вовсе, Дорошину было неловко, тем более что плотские инстинкты тут же не преминули напомнить о себе.

– Скучал, – сказал он, притягивая молодую женщину к себе. – Как же здорово, что ты догадалась приехать, да еще и сюрпризом!

– А я специально. – Ксюша начала стаскивать сапожки и оглянулась в поисках уже ставших привычными красных тапочек. – Вдруг ты без меня по рукам пошел, и я бы тут обнаружила целое полчище чужих баб, которые хотят тебя у меня отбить?

– Ты знаешь, женщину я себе действительно завел, – признался Дорошин, – но только одну. Пойдем, я вас познакомлю.

– Ты шутишь? – Ксюша отстранилась и смотрела с недоумением, а может, и со злостью, начинавшей накапливаться в глазах, потемневших словно фиалки после дождя.

– Нет. – Он засмеялся, потому что ее ревность была ему приятна, взял за руку, втянул в комнату, где у печки сидела насторожившаяся Габи. – Вот, прошу любить и жаловать. Моя новая женщина. Порода – эрдельтерьер, зовут Габи.

Ксюша взвизгнула и спряталась Дорошину за спину, выглядывая оттуда с видимым испугом. Недоумение отразилось теперь в собачьих глазах. Габи наклонила голову в одну сторону, в другую, а затем неуверенно гавкнула.

– Ай, она меня сейчас укусит. – Ксюша чуть не плакала, и Дорошину, вспомнившему, что его любовница не любит и боится собак, стало ее жалко.

– Ну что ты, она мирная и совсем не кусается, – сказал он. – Если ты боишься, то просто к ней не подходи, а сама она тебя не тронет. Это я гарантирую.

– Зачем ты завел эту гадость? – плачущим голосом спросила Ксюша. – Ты же знаешь, что я терпеть не могу собак. Как я теперь буду к тебе приходить? И уж если тебе так приспичило заиметь собаку, то почему такую страшную? Эрдели сейчас не в тренде.

– Я не собирался ее заводить, она просто приблудилась ко мне на участок, – объяснил Дорошин, чувствуя, как в груди нарастает привычный ком раздражения от их разнополюсности. Нет, слишком во многих вопросах они не понимали друг друга, не чувствовали, не находились на одной волне. – И вопрос трендов, брендов и прочей моды меня вообще никогда не интересовал. Если ты настаиваешь, я могу выгнать Габи в прихожую, хотя мне это и не по душе.

– Давай поднимемся в спальню, а ее оставим здесь, если уж она такая чувствительная, что в коридор ей нельзя. – Ксюша слегка надула губки.

– В спальне холодно, я тебя не ждал, поэтому печи наверху не топил.

– Тогда отправляй ее в коридор, а еще лучше – во двор. Я не желаю, чтобы она на меня смотрела, пока я буду с тобой на диване кувыркаться.

Фраза прозвучала грубо. В устах столь нежного создания она выглядела пошлой, как будто Ксюша была не утонченным искусствоведом, а базарной торговкой, хабалкой. Дорошин вздохнул и ласково позвал Габи, похлопав себя по бедру:

– Пойдем, девочка, немножко посидишь в прихожей. Не переживай, это ненадолго. – Собака вздохнула и печально потрусила к выходу, демонстративно не обращая на Ксюшу внимания. В ее влажных глазах, обращенных к Дорошину, читался немой укор.

Занятия любовью оставили у Дорошина ставшую уже привычной смесь удовольствия, чувства вины и легкого стыда, которая возникала у него после любого их свидания. Каждый раз он не мог избавиться от мысли, что обижает ребенка, хотя Ксюша на ребенка ничуть не походила. Секс с этой хорошо сложенной, фигуристой взрослой женщиной почему-то казался греховным, порочным, и причина этого крылась, скорее всего, в том непреложном факте, что Ксюша была замужем. Дорошин, как бы это ни смешно звучало, оказался моралистом, а потому адюльтеров не признавал.

– Что нового в расследовании? – спросила Ксюша после того, как с физической близостью было покончено, и Дорошин с благодарностью уцепился за брошенный ему спасательный круг. Говорить о расследовании было гораздо безопаснее и приятнее, чем о них двоих.

Он рассказал про поездку в Питер и Москву, о встрече с коллекционером Соболевым, купившим ворованного Фалька, о богатеньком папике, которого подцепила Алена Богданова, и о том, что тот вывел его на фотографа Двиницкого, скорее всего, того самого, кто был последним, видевшим Куинджи в галерее.

– Здорово, – искренне сказала Ксюша. Глаза ее теперь отливали синевой. Фиолетовые всполохи, вызванные гневом, бесследно исчезли. – Ты молодец, Витя! Я с самого начала была уверена, что во всем виноват этот фотограф. Нужно его найти и прижать хорошенько.

– Вот праздники кончатся, поеду в Москву и прижму, – пообещал Дорошин. – Думаю, что это – действительно след, который приведет нас к похитителю.

– Держи меня в курсе, – потребовала Ксюша. – Мне интересно.

– Обязательно, – улыбнулся он, чувствуя, как змея раздражения уютно сворачивается кольцами и засыпает, убаюканная Ксюшиным неравнодушием.

– Ты знаешь, мне все-таки кажется, что в этом деле не обошлось без Ленки.

– Какой Ленки? – не понял Дорошин.

– Да Золотаревой, боже ты мой, – снисходительно пояснила Ксюша. – Конечно, она тебе сказала, что ни при чем, да еще и в доверие втерлась, когда вы по командировкам раскатывали. Я тоже сначала поверила и начала на Аленку грешить с ее внезапным обогащением, но теперь, когда выяснилось, что она любовника старенького подцепила, мне понятно, что она тут ни ухом ни рылом. Так что точно Ленка, больше некому!

И снова Дорошину резанула ухо нарочитая грубость фразы, так не вязавшаяся с Ксюшиным обликом. И на защиту Золотаревой ему отчего-то захотелось встать грудью. Наверное, оттого, что она, в отличие от Ксюши, сразу приняла и полюбила Габи.

– Ладно, ты не обижайся, но я поеду. – Ксюша ловко вылезла из постели и деловито начала одеваться, повернувшись к Дорошину совершенной попкой. – Я Алику сказала, что маму с бабушкой хочу проведать. Не то чтобы он стал это проверять, но повидать старушек действительно надо, а то я их еще с Новым годом не поздравила. Я им такие подарки купила в Праге, закачаешься! Нет, все-таки Европа – это не наши захудалые выселки. Там все совсем по-другому.

Дорошин вдруг напрягся. Ксюшино щебетанье наложилось на какое-то воспоминание, связанное со вчерашним разговором с Еленой. Что-то та сказала очень важное, что имело отношение к проводимому Дорошиным расследованию, но что именно, он сейчас не помнил. «Нужно будет завтра постараться вспомнить контекст того разговора, – наказал он себе. – Глядишь, и вспомнится что-то конкретное».