– Все, я побежала. Выпускай меня мимо твоей собаки Баскервилей. Надеюсь, она не сожрала мою шубу.

– Я тоже надеюсь, – пробормотал Дорошин, запустил в комнату изнемогающую Габи, ловко выставил в коридор Ксюшу, захлопнул дверь, чтобы избежать новых воплей, накинул ни округлые плечи невесомую шубку, терпеливо дождался, пока она натянет сапожки. Чмок, чмок, хлопнула входная дверь, и монитор домофона показал стремительно удаляющуюся легкую фигурку.

«Боже мой, как же хорошо, что она у меня есть, – подумал Дорошин. – И как же хорошо, что сегодня она уже ушла».

Он внезапно подумал, что не сказал Ксюше о том, что завтра собирается ехать с Еленой за город, смотреть изразцы. И не потому, что не хотел, а потому, что ему это даже в голову не пришло. И в этот момент почувствовал себя окончательной скотиной.

Следующее утро выдалось морозным. Очень морозным. Столбик термометра утвердился на отметке в минус двадцать семь и, судя по всему, не собирался прекращать своего победного шествия. Прогноз обещал в следующие дни до минус сорока, и если сначала Дорошин раздумывал, а не отложить ли им свое путешествие на пару дней, то потом передумал, поскольку до конца выходных потепления точно не планировалось.

Прогрев машину, запустив в ее теплое нутро поджимающую на морозе лапы Габи и не поддавшись искушению надеть вместо привычного пуховика дядькин тулуп, он отправился за Еленой. Та, несмотря на холод, уже ждала его на улице, замотанная шарфом чуть ли не по брови, уже покрытые густым инеем от замерзающего дыхания. В руках она держала знакомую Дорошину дорожную сумку, ту самую, с которой ездила в командировку.

– Это я прихватила термос с горячим чаем и бутерброды, – пояснила она, пристраивая сумку в ногах. – Привет, моя девочка, привет, моя хорошая. – Елена повернулась назад и гладила жмурящуюся от счастья, ластящуюся к ней Габи. Вытащила руку из пуховой варежки и протянула собаке мозговую косточку, видимо только что вытащенную из кастрюли с супом, и только после этого посмотрела на Дорошина. – Здравствуйте, Виктор Сергеевич.

– В вашей табели о рангах я значусь гораздо ниже, чем Габи, – засмеялся он. – Но меня это не обижает. Собаки лучше людей. Да и вообще за те несколько дней, что эта псина живет со мной, мне уже начало казаться, что она еще и гораздо умнее меня. По выражению ее глаз, она сама об этом отлично знает, но тактично молчит, чтобы меня не смущать.

Елена рассмеялась. Дорошин вновь отметил, что улыбка, смех ей к лицу гораздо больше, чем хмурое молчание, в которое она была погружена в первые их встречи. Эта женщина вовсе не была букой, просто с людьми сходилась небыстро и посторонним особо не открывалась. Это могло быть признаком того, что в прошлом ее был кто-то причинивший ей сильную боль.

– Вы ключи от своего дома взяли? – уточнил Дорошин. – А то по такому морозу прокатимся зря. Обидно будет, если в дом не попадем!

– Что вы, они всегда со мной. – Елена покопалась в сумке и вытащила тяжелую связку ключей. – Тут и от квартиры, и от дома, и от ворот. Летом дедушка же все время на даче живет, и я частенько с работы сразу туда отправляюсь, чтобы его проведать. Иногда ночую, иногда возвращаюсь в город, чтобы назавтра рано не вставать. Хоть и недалеко, но на автобусе все равно долго, поэтому я на заезды домой за ключами время не трачу. Ношу с собой круглый год.

По пустынным, скрипящим под колесами улицам они выехали на трассу, и Дорошин даже зажмурился от внезапно напавшей на него белизны. Город с его монолитной серостью, разбиваемой иногда цветными пятнами реклам и магазинных вывесок остался позади, а здесь природа выглядела по-другому, словно растерявшейся немного от внезапных морозов.

Дорошин почувствовал себя попавшим в безвременье. Никому не нужным, неприкаянным, словно бесплотный призрак, зависший между прошлым и будущим. Его машина как блуждающая тень скользила по пустынному шоссе, белому-белому, сливающемуся с укутанными в сугробы обочинами, бескрайней мертвенной белизной полей, где-то на горизонте уходящих в словно навсегда замерзшее небо. Ему казалось, что даже проглядывающее через это непробиваемое белое марево солнце выглядит так, словно уже начало остывать и вот-вот погаснет совсем, после чего ослепляющая, бьющая по глазам и по нервам белизна сменится непроглядной тьмой. Он потряс головой, дивясь собственной разыгравшейся фантазии.

– Как в сказке, – сказала вдруг притихшая отчего-то Елена. – У меня ощущение, что мы выехали не из города, а из реальной жизни и попали в какое-то другое измерение, как в сказке Кэрролла. Вот только почему-то возникает ощущение не чуда, а несчастья. Словно я заранее знаю, что эта сказка с плохим концом.

– Поразительно, – пробормотал Дорошин. – Я еду и думаю о том же самом. Может быть, не совсем сходно в деталях, но направление мыслей такое же. Это что такое, а, Елена Николаевна? Внезапно открывшееся родство душ?

– Не знаю. Скорее всего, мы просто одинаково воспринимаем сигналы, которые посылает нам пространственно-временной континуум. Не смотрите на меня, словно я сошла с ума. Я в совершеннейшем здравии. Погода сегодня аномальна, поэтому она заставляет выйти из зоны комфорта, а это обнажает нервы, обостряет восприятие. Не знаю, как вы, а я ощущаю, что что-то должно произойти, случиться. Если уже не случилось. Виктор Сергеевич, извините, но я должна позвонить деду.

На лице ее отразился вдруг суеверный страх, и она быстро затыкала ухоженным наманикюренным пальчиком в экран телефона. Ногти у нее были покрыты нежным, неярким и непошлым лаком, то ли телесным, то ли светло-розовым, придававшим образу законченность и некоторую воздушность. От той унылой старой девы, которую он встретил с месяц назад в кабинете Марии Викентьевны, не осталось и следа. Она растворилась, исчезла в пелене будней. Ее заменила взрослая, умная, состоявшаяся в жизни, не очень счастливая, но вполне уверенная в себе женщина, еще молодая, безусловно привлекательная, уравновешенная и спокойная.

С Федором Ивановичем все оказалось в порядке, и успокоенная Елена убрала телефон в карман и виновато улыбнулась:

– Вы простите меня, Виктор Сергеевич, на меня иногда находит совершенно иррациональный страх. Я вообще по натуре человек тревожный, и за деда постоянно боюсь, все-таки он уже не молод. Извините.

– Ну что вы, Елена Николаевна, извиняться вам совершенно не за что! И я рад, что все хорошо. Знаете что, чтобы отвлечься от посетивших нас вдруг в одночасье невеселых мыслей, расскажите мне историю вашего родства с Куинджи.

– Вы по-прежнему подозреваете меня в том, что это я украла картины? – иронически спросила Елена. – И Грамазина убила за то, что он проник в нашу семейную тайну?

– Нет, мне просто интересно. Вы мне нравитесь. И дед ваш очень понравился. Вы – неординарные люди, поэтому я уверен, что и история ваша будет очень увлекательной.

– Не знаю, на мой взгляд, обычная история. – Елена пожала плечами. – Но, если вам действительно интересно, я расскажу.

Всемирно известный художник Архип Куинджи был бездетным. В его завещании основная часть принадлежащего ему состояния в размере почти четырехсот пятидесяти тысяч рублей доставалась Обществу имени Куинджи, которое должно было выплатить лишь небольшие суммы племянникам художника от двух умерших сестер Елены и Елизаветы и брата Элевтерия да передать десять тысяч рублей облигациями государственного банка второму брату – Спиридону Ивановичу Куинджи, к тому моменту уже взявшему себе фамилию Золотарев.