Для меня было очень важно найти скрипке хозяина, который ей подойдет. Я была у нее в долгу. Энергичный и богатенький любитель — это точно не то, чего она заслуживала. Он бы не смог вернуть ее к жизни. Таким не хватает ни навыков, ни времени. Все очень просто. Это будет ошибка, она и так страдала все эти годы, лежа в неприкосновенности. Это скрипка не для салонов и загородных вилл. Ей покорялись Альберт-холл и Карнеги-холл.

Вторая причина, по которой я возражала против продажи с молотка, была финансовой. Все знают, что аукционы редко приносят наибольшую выгоду. Большинство аукционов — это просто рынок, где дистрибьюторы покупают инструменты по оптовым ценам. Что-то вроде рынка крупного рогатого скота. Инструменты лежат на выставке всего пару дней. Если повезет, тебе дадут час-другой, чтобы поиграть на том, который тебе понравился. И всегда есть большой риск купить то, что тебе не подходит. Ну и, конечно, вопрос родословной. Когда покупаешь инструмент у дистрибьютора, это гарантированно подлинная вещь. Если он оказывается подделкой, тебе возвращают деньги. На аукционе такого не бывает. Там ответственность целиком и полностью лежит на покупателе. Риск выше, платить приходится намного осмотрительнее.

И тут вмешался Йен. Ему все эти условия не понравились. Он стал убеждать меня, что нужно обдумать все это как следует, а не принимать решение сгоряча. Если я не смогу выкупить ее, в итоге страховая компания просто перепродаст ее кому-то вроде Tarisio и постарается нажиться на скрипке, которая по праву принадлежит мне. А потом сказал:

— Я добавлю недостающее, так что не надо тебе будет платить никаких процентов этому «анонимному донору».

Он делал все, что мог. Деньги, которые я должна была выручить от продажи, могли бы мне немного помочь. Даже если бы я никогда уже не смогла играть профессионально, все равно оставалась возможность, нет, не просто возможность, а растущая уверенность в том, что я двигаюсь в правильном направлении. Я думала, что худшее уже позади. Думала, что трио и квартеты излечили меня, но только представьте, что за испытание ждало меня теперь! Это уже не просто пропажа. Скрипку вырывали у меня из рук, целую и невредимую. Я не смогу увидеть ее, никогда больше не смогу взять ее в руки или услышать, как она поет. Она так и не нашлась. И я тоже. Трио и квартеты — все это было химерой. Я снова вернусь в свою постель, выключу телефон и опять провалюсь в ничто, большое и теплое ничто.

Джейсон настаивал на том, что я не должна общаться с другими дистрибьюторами. Он был уверен, что если до Beare’s дойдут слухи о нашей сделке, то они усилят хватку и уже так просто не выпустят мою скрипку. Он хотел, чтобы я сохраняла присутствие духа, и говорил, что заботится о моих интересах. Ведь именно у него я купила свою нынешнюю скрипку, и он хотел, чтобы я помнила о том, как радовалась, когда это случилось. Возможно, он искренне верил, что так и было. Пускай. Я это проглотила. Это было похоже на действие каких-то наркотиков. Я плавала в тумане. Слова Джейсона начали казаться мне правильными. Моя Страдивари не принесла мне добра. Где-то в глубине души я уже с этим согласилась. Меня легко было убедить. У меня не было сил спорить, я даже из постели с трудом выбиралась. Он был профессионалом и хорошо ориентировался в мире, который меня отверг, а Мэтт стал нашим посредником.

Мэтт и Джейсон. Джейсон и Мэтт. Они взяли под контроль все мои контакты с дистрибьюторами и мастерами, и иногда заставляли полностью переписывать письма. А я была только рада. Теперь, когда я точно знала, что уже не смогу вернуть скрипку, странным образом цеплялась за этот извращенный профессионализм и слепо следовала за теми, кто еще принадлежал этой жизни и знал, что и как нужно делать. Все было каким-то размытым, нечетким, как голос в телефонной трубке, когда тебе звонят из очень далекой страны или даже из другого времени.

И вот к чему мы пришли. Йен поднял свои инвестиции и сбережения и одолжил мне бо2льшую часть нужной суммы. Tarisio — остальное. Мне переводили деньги, я отправляла их дальше. В какой-то момент, пусть ненадолго и на бумаге, скрипка снова формально стала моей. На бумаге. Моей. Пару раз я звонила Джейсону и спрашивала: «А что если я не хочу продавать ее?» Он отвечал мне на сухом языке законов. Контракт есть контракт. На меня спустят адвокатов, можно не сомневаться. Даже если я откажусь от продажи, я все равно должна буду выплатить проценты.

Я сейчас перечитала написанное и поняла, что выставила Tarisio злодеями. Просто знайте, что это не совсем так. Я была очень расстроена, когда начала писать эту книгу, сейчас я уже немного успокоилась. Tarisio, Джейсон, Мэтт — они дистрибьюторы. Они живут в мире сделок. У них свои приоритеты и своя точка зрения на мир. И правда была на их стороне. Я не могла собрать деньги. У меня была другая скрипка. А неотъемлемых прав на Страдивари не было. Как верно заметил Йен, она больше мне не принадлежала. В этом не было моей вины, но не было и вины Tarisio. Вот только они так и не поняли, и понять не могли, что, если бы не воры, мы со скрипкой не расстались бы до самой смерти. В течение этих десяти лет я тратила на нее все, что у меня было. Я жила в квартире размером с обувную коробку, потому что все, что зарабатывала, тратила на ее содержание и уход за ней. Никогда — на себя. Скрипка всегда была для меня на первом месте. Именно в этом и заключается разница между скрипачом и дистрибьютором. Для дистрибьютора скрипка — это прежде всего бизнес. У них есть офисы, каталоги, аукционы и выставки, они летают по всему миру со своими скрипками, виолончелями и альтами, снова и снова. Покупают, продают, заключают сделки. Этот мир совсем не похож на мир скрипачей. Скрипач просто владеет скрипкой. Остальное для него не важно.

Больше всего меня огорчает сейчас не то, как действовали Мэтт и Джейсон, а то, как вела себя я сама. Как я все это допустила? Я даже не злюсь, мне просто интересно. Как я позволила так собой манипулировать? Зачем я подписала договор, в котором не было никакой нужды? Зачем добровольно заковала себя в кандалы, разрешила Tarisio контролировать каждый мой шаг? Кого я слушала? Точно не саму себя. Но кого тогда? Я, конечно, могу изобразить Tarisio как некую организацию, которая подавляла меня и влияла на мои решения, но, по сути, что они делали не так? Они увидели нерешительную женщину, не способную сопротивляться, не знающую, как взять ситуацию под контроль и все исправить. И они не стали упускать такую возможность. Почему они сделали то, что сделали? В каком-то смысле они были правы. Все делалось для моего блага. Я же не пыталась возражать. Как я оказалась такой… беспомощной? Я до сих пор не понимаю, как позволила себя так легко уболтать. Похоже, я так и не выучила, что людям можно и нужно говорить «нет». Мне было уже за тридцать, а я по-прежнему со всеми соглашалась, старалась не расстраивать людей и быть верной своему слову. Я соглашалась. Только это я всегда и делала: соглашалась получать указания, что2 и как мне играть, соглашалась с Григорием, соглашалась с Риччи, с мамой, с папой, с Мэттом.

И так всю жизнь: сплошное «да». Было ли хоть раз, чтобы я сказала: «Вообще-то я передумала. Извините, нет»? Это было невозможно. Меня растили для того, чтобы я вечно всем подчинялась. Я была свободной, только когда выступала на сцене, только тогда я была собой. Я это знала и раньше, но это знание не очень-то помогало мне в то время, когда я не выступала. А в остальных случаях мной всегда командовали, перемещали туда-сюда, из одного состояния в другое, брали и клали на место.