— Мне есть дело до того, что я думаю о себе, О да, и, кстати… я смогла избавиться от Ставроса, хотя и думаю о нем иногда. Знаю, что теперь голова его седая. Но хотелось бы увидеть его на улице и посмотреть, сможет ли он говорить, как разговаривают нормальные люди. Но этого не случится.

— Хорошо, вернемся к моей ситуации, — деловито перебила ее Эльза. — Зачем мне возвращаться к Дитеру? Скажите мне просто и спокойно, без эмоций. Пожалуйста.

— Это не имеет значения, Эльза, — вздохнула Вонни. — Ты не собираешься прислушиваться к моим советам. Ты сделаешь так, как хочешь. Забудь, что я говорила.

И до города они шли молча.

— Ширли.

— Да, Томас?

— Энди рядом?

— Ты же не хочешь говорить с Энди?

— Нет, просто надеялся поговорить с сыном без атлета Энди, прыгающего вокруг с мячом и заманивающего ребенка на очередную тренировку.

— На скандал напрашиваешься, Томас?

— Нет, конечно нет, просто заявляю прямо, что хочу поговорить с ребенком. О'кей?

— Ну ладно, обожди. Позову его.

— И, пожалуйста, чтобы верзила Энди не маячил рядом.

— Ты, как обычно, трусишь. Энди всегда старается не мешать, когда ты звонишь, и лишь потом спрашивает Билла, как он поговорил с папой. Проблемы создаешь только ты.

— Ширли, пожалуйста, позови его. Это же международный звонок, — взмолился Томас.

— Чья же вина?

Он почти услышал, как она пожала плечами.

— Привет, папа.

— Билл, расскажи, что ты делал сегодня, — спросил он и едва слушал, пока мальчик рассказывал про семейные соревнования в университете. Они с Энди выиграли забег на трех ногах.

— Называется забег папа — сын? — с горечью уточнил Томас.

— Нет, папа, они теперь так не называют. Знаешь, сколько семей переделались?

— Переделались? — задохнулся Томас.

— Это наша учительница так говорит, когда многие разводятся и все такое.

Слово не было слишком плохим, но оно напомнило обо всей этой истории.

— Конечно, так как же они это называют теперь?

— Забег старших и младших.

— Отлично.

— Ты чем-то расстроен, папа?

— Ты теперь один, только мы с тобой?

— Да. Энди всегда уходит во двор, когда ты звонишь, а мама на кухне. Зачем тебе знать.

— Хотел сказать, что люблю тебя.

— Папа!

— Все нормально, просто сказал. Больше не буду. Сегодня купил тебе прекрасную книгу. Здесь, в этом местечке, есть книжный магазин. Истории и мифы Древней Греции, но написаны для современного читателя. Сам читал все утро. Ты знаешь какие-нибудь греческие мифы?

— Это про тех ребят, которые плавали за золотым руном, греческая история?

— Конечно, расскажи мне про них. — Томас остался доволен.

— Это про брата и сестру, которые катались на спине барана…

— Ты в школе об этом узнал?

— Да, папа, у нас новая учительница истории, и она все время заставляет нас много читать.

— Это отлично, Билл.

— Будет здорово, когда у меня в следующем году появится братик или сестренка.

Сердце его стало тяжелым, словно кусок свинца. Ширли была беременна снова, и, конечно же, у нее не хватило такта или смелости сказать ему. У них с Энди теперь будет семья, а она смолчала. Никогда прежде Томасу не было так одиноко. Но для Билла все двери его души должны быть открыты.

— Отличная новость, конечно. — Он процедил это сквозь зубы.

— Энди уже покрасил детскую для малыша. Я рассказал ему, как ты сделал такую же для меня, и даже книжные полки поставил еще до моего рождения.

У Томаса навернулись слезы, и он почувствовал, что настроение было испорчено.

— Ну что же, полагаю, Энди позаботится о новых полках для всяких тренажеров и спортивного инвентаря для бедного малыша. К черту книги.

Он услышал, как у Билла перехватило дыхание.

— Это несправедливо, папа.

— Жизнь несправедливая штука, Билл, — выпалил Томас и бросил трубку.

— Расскажите мне все, — предложила Вонни, увидев лицо Томаса спустя пару часов.

Томас застыл в кресле. Просидел так весь день.

— Ну же, Томас, снова все испортили со своим малышом, не так ли?

— Я удалился, чтобы дать ему время и место, сделал все, что мог. А что бы сделали вы?

— Вернулась бы к нему, заявила бы права на свою территорию, была бы с ним рядом.

— Ширли беременна, — равнодушно бросил Томас.

— Теперь, когда мать беременна, вы будете нужны ему еще больше. Но нет, вам надо быть благородным, недосягаемым и разбить сердце сына, давая место и время, которые ему не нужны.

— Вонни, вы единственная из всех знаете, как трудно вести себя правильно с ребенком. У вас жизнь ушла на сожаления по этому поводу. Вы должны понять.

— Знаете, я ненавижу выражение «единственная из всех должна знать то или это». Почему я, из всех людей, должна что-либо знать?

— Потому что у вас отобрали ребенка, вам знакома эта боль, другие только догадываются.

— На таких, как вы, у меня не хватает терпения, Томас. Совсем не хватает. Я знаю, что из другого поколения, сын мой почти вашего возраста, но я никогда так не жалела себя, как вы. Тем более что решение проблемы в ваших собственных руках. Вы любите этого мальчика, и вы единственный, кто создает пропасть между вами.

— Вы не понимаете. Я в творческом отпуске.

— Они не ФБР, чтобы следить за вами, если вы вернетесь домой к собственному сыну.

— Неужели все так просто, — вздохнул он.

Вонни направилась к двери, словно хотела уйти.

— Ваша спальня там, Вонни. — Он кивнул в сторону свободной комнаты.

— Хочу спать с курами, — отрезала Вонни. — Они очень успокаивают, просто кудахчут и копошатся и не усложняют жизнь понапрасну.

Она ушла.

Фиона разговаривала о работе с господином Лефтидисом, управляющим гостиницей в Анна-Бич.

— Я могла бы присматривать за детьми ваших постояльцев, я квалифицированная медсестра, понимаете, со мной дети будут под надежным присмотром.

— Вы не говорите по-гречески, — возражал управляющий.

— Нет, но большинство посетителей говорят по-английски, даже шведы и немцы.

Она заметила, как Вонни шла через фойе, осматривая полки сувенирных ларьков гостиницы.

— Вонни скажет за меня, — обрадовалась Фиона. — Она подтвердит, что на меня можно положиться. Вонни! — позвала она. — Скажите господину Лефтидису, что из меня выйдет хороший работник.