Дэвид уже мог немного говорить на плохом греческом с Марией, кое-как, но все же понимая, что она сожалеет по поводу его отъезда. Вонни сказала ей, что его отец в Англии болен.

— Нет! — воскликнул Дэвид. — Он здоров! Очень здоров!

— Вонни говорила, что вы звонили домой, — сказала Мария.

Объяснить ситуацию людям, не понимавшим английский, было достаточно сложно, а Марии просто невозможно.

— Я не звонил домой, — запинаясь, произнес Дэвид по-гречески.

— Яти? — спросила она. По-гречески это означало «почему».

Ответа у Дэвида не было.

Вонни молча заворачивала в виноградные листья кедровые орешки с рисом.

Андреас посмотрел на нее из-под своих густых бровей. Она не напрасно тревожилась. Состояние у нее было такое же, как во времена, когда она начала спиваться много лет назад.

Он подумал, не станет ли она снова искать встречи с его сестрой Кристиной. Они с Вонни были хорошими подругами и очень друг друга поддерживали. Но тогда он шагу не сделает, не посоветовавшись с Вонни.

Лицо у нее было в морщинах, как прежде, но теперь добавилась сильная тревога. Она хмурилась и кусала губы.

Они сидели на открытой террасе с видом на город. Дважды она вставала и уходила на кухню. Он незаметно наблюдал за ней. Один раз она потянулась к полке с бренди и оливковым маслом.

Но взять с полки не посмела.

Второй раз она просто вышла в кухню и посмотрела в ту сторону. Но ничего не взяла. Дыхание у нее участилось, словно она бежала.

— Вонни, чем тебе помочь? Скажи, — взмолился он.

— За всю жизнь я не сделала ничего стоящего, Андреас. Что же кто-то может сделать для меня? Хоть что-нибудь?

— Ты всегда была хорошим другом моей сестре, моим другом, всех в Агия-Анне. Это чего-то стоит, не так ли?

— Не совсем. Мне не надо жалости, терпеть этого не могу, просто не вижу в прошлом ничего путного, ни в настоящем, ни в будущем. — Голос у нее стал совсем обреченным.

— Ну, тогда лучше всего открыть бутылку бренди, — сказал Андреас.

— Бренди?

— Бренди «Метакса». Там, на полке, ты все утро искала. Бери, пей, тогда никто не будет гадать, когда ты снова начнешь.

— Почему ты так говоришь?

— Потому, что это опасный путь. Можешь забросить работу, дисциплину и в одночасье перечеркнуть все годы. Потому что ты найдешь свое забвение, которого так хочешь, и, возможно, очень скоро, потому что сильно отвыкла.

— И ты, мой друг, будешь глядеть, как я спиваюсь?

— Если ты очень этого хочешь, то делай лучше здесь, подальше от глаз людских в Агия-Анне, — философски промолвил он.

— Не хочу, — жалобно произнесла она.

— Да, я это знаю. Но если ты ничего не видишь в прошлом, настоящем или будущем, то тебе лучше напиться.

— А ты видишь какой-нибудь смысл хоть в чем-то? — спросила она.

— В иные дни труднее, чем в другие, — ответил он. — Вонни, у тебя везде добрые друзья.

— Нет, я с ними со всеми постоянно ссорюсь.

— О ком ты думаешь?

— Об этой глупенькой Фионе. Сказала ей, что ее парень не вернется. Она расплакалась. Но я-то знаю, где он, а она не знает.

— Тише, тише, сама-то не расстраивайся.

— Я не имела права так поступать, Андреас. Я не Господь Бог.

— Ты сделала это в ее же интересах, — успокоил он.

— Я должна ей сказать, где он, — вдруг встрепенулась Вонни.

— Сомневаюсь, что это мудро.

— Можно воспользоваться твоим телефоном, Андреас?

— Пожалуйста…

Она набрала номер и заговорила с Фионой:

— Звоню, чтобы сказать, что не имела права кричать на тебя сегодня. Я очень сожалею, очень.

Андреас ушел, чтобы не мешать ей. Он знал, как трудно Вонни признаться в собственной неправоте.

В номере Эльзы Фиона глядела на трубку телефона в полном недоумении. Она ожидала всего, но только не этого. Она не знала, что сказать.

— Все нормально, Вонни, — неуверенно пробормотала она.

— Ничего хорошего тут нет. Он молчит потому, что он в тюрьме в Афинах.

— Шейн в тюрьме! О господи, за что?

— Что-то связанное с наркотиками.

— Неудивительно, что от него никаких вестей. Бедный Шейн… Неужели они не позволили ему связаться со мной, чтобы сообщить?

— Он пытался с тобой связаться в итоге, но лишь для того, чтобы ты внесла за него залог, и мы сказали…

— Ну конечно, я внесу залог. Почему мне никто не сообщил?

— Потому, что мы решили, что без него тебе будет лучше, — запинаясь, произнесла Вонни.

Фиона рассвирепела:

— «Мы решили». Кто это «мы»?

— Йоргис и я, но в основном я, — призналась Вонни.

— Да как вы посмели, Вонни? Как смеете вы вмешиваться в мою жизнь? Теперь он думает, что я не потрудилась связаться с ним. И все из-за вас.

— Именно поэтому я звоню теперь, — оправдывалась Вонни. — Я отвезу тебя к нему.

— Что?

— Я в долгу перед тобой. Поедем вместе на пароме в Афины утром, отведу в тюрьму и выясню, что происходит.

— Зачем вы это делаете? — засомневалась Фиона.

— Возможно, потому, что поняла наконец, что это твоя жизнь, — сказала Вонни. — Встретимся в гавани на восьмичасовом пароме завтра утром. — И она вернулась и села рядом с Андреасом.

— Сработало? — спросил он.

— Не знаю, завтра будет ясно. Но чувствую себя как-то увереннее. Ты сказал, что в иные дни труднее, чем в другие. Как у тебя дела сегодня?

— Не особенно. Написал Адонису в Чикаго, и он уже должен получить письмо. Но он молчит. Написать было трудно, а еще труднее остаться без ответа. Но думаю, не стоит сдаваться, Вонни. У Маноса и остальных на катере шансов не было никаких, поэтому я намерен идти до конца.

— Ты написал Адонису? — У нее радостно заблестели глаза.

— Да, никто не знает, кроме тебя и Йоргиса.

— Как я рада, какой ты умница, что сделал это. Он обязательно отзовется. Верь мне.

— Почему я должен тебе верить? Если серьезно, так ты сама ни во что не веришь. Почему тебе все должны верить?

— Я знаю, он позвонит. У тебя включен автоответчик? Ты вечно забываешь это сделать. Адонис вернется, уверена, вернется. Допустим, он скоро приедет, его комната готова?

— Там все как было при нем, — пожал плечами Андреас.

— Но там надо покрасить. Прибраться для него.