Борис много слышал об оригинальности даосов, которые ни в грош не ставят ни связи-гуаньси, ни ученость, ни, страшно сказать, ритуал. На фоне внешне развязных, а внутренне скованных до невозможности китайцев они гляделись инопланетянами. Не зря народ приписывал им давние связи с лисами-оборотнями, а иногда и прямо указывал, что и те и другие суть одно и то же. Вечные даосские то ли чудеса, то ли фокусы только усугубляли дело.

Наставник У вполне оправдывал сомнительную славу даосского племени. Учителем он оказался настоящим, суровым до чрезвычайности. Мастер Ди, у которого Борис тренировал багуачжан, был совсем другим. На каждое его, самое неуклюжее, движение он бодро восклицал: «Очень хорошо!» и поднимал вверх большой палец. Эта привычка, поначалу симпатичная и обнадеживающая, вскоре стала раздражать Бориса. Даже он с его малым опытом в ушу видел, что делает он совсем не хорошо, а очень даже скверно. Нетрудно было понять, что восторги мастера Ди имеют исключительно финансовый характер. На деле учеников своих, особенно же иностранных, он презирал, в способности их не верил и учить чему-то серьезному вовсе не собирался – лишь бы деньги платили.

Доказательством тому была дикая манера учителя Ди показывать пальцем на иностранного ученика и громко вскрикивать: «Нэйм?» Тот смиренно говорил, что он, например, Джон. «О!» – восклицал Ди с изумлением, как бы пораженный, что на свете могут существовать такие странные и бессмысленные имена, которые непонятно даже, каким иероглифом записывать. Через пять минут, впрочем, мастер начисто забывал, как кого зовут, и весь спектакль повторялся заново. И дело было не в плохой памяти. Просто учителю Ди было глубоко наплевать на своих учеников.

А вот У лаоши был человеком совершенно другого сорта. За все время обучения не сказал он Борису ни единого доброго слова, только ухмылялся ехидно, когда у того что-то не получалось. А поскольку у Бориса не получалось на первых порах почти ничего, ехидная улыбка не сходила с морщинистого лица учителя. Иногда он хлопал себя по ляжкам и обращался к ученику со всей откровенностью.

– Ну и тупой же ты! – говорил. – Ничего не понимаешь, совсем ничего. Настоящее ты животное, собака, обезьяна, одно слово – заморский черт!

Суровость мастера не ограничивалась обидными словами. Требуя от Бориса правильной стойки, он пребольно пинал его ногой, норовя угодить в филейную часть, – может, так требовала традиция, а может, просто мстил за поруганный парк Юаньминъюань. Такая тренировка вызывала веселое оживление и даже смех среди китайских зевак…

Борис вообще не склонен был к эксгибиционизму, а в Китае – и подавно. Учитель Ди его понял и сразу согласился вести занятия в номере гостиницы. Но учитель У только рожу скривил, услышав его просьбу.

– Заниматься будешь там, где я велю, – сказал, как отрезал.

Делать было нечего, они продолжали тренировки в парке. Конечно, следовало сто раз уже плюнуть на хитрые китайские премудрости и бросить такого учителя. Но вот как раз на это решиться было никак невозможно. Дело в том, что учитель У относился к категории людей необыкновенных, таких, о которых писалось в «Рассказах Ляо Чжая». Он один из всех встреченных Борисом мастеров умел делаться невидимым.

Как это? – спросите вы.

А вот так. Только что был – раз! – и нет его, только головой крутишь по сторонам в растерянности. А потом – раз! – и снова появился. И никогда Борис не мог уловить момент, как именно он появляется и исчезает.

Он, конечно, не верил, что У лаоши превозмогал физические законы отражения и поглощения. Скорее уж, учитель как-то воздействовал на сознание Бориса. И не его одного, окружающие в эти мгновения тоже не замечали старика. Кажется, в русском ведовстве было что-то похожее, называлось – отводить глаза. Но среди русских умением этим уже давно никто похвастаться не мог, а тут – вот он, кудесник, прямо перед тобой во всем своем волшебном мастерстве: бранится, рыгает, пукает.

Однако все попытки Бориса поговорить по душам о феномене невидимости старик отвергал с порога.

– Сознание-шмознание, – ворчал он (примерно так звучало бы это на русском). – Феномен-шменомен… Все это ерунда, дурь иностранная. Тем более тебе, тупому, это не поможет. Сердцем надо чувствовать, понимаешь, сердцем.

И больно бил Бориса кулаком прямо в середину груди, где, по его китайскому пониманию, как раз и находилось сердце.

Борис честно пытался почувствовать, тренировался изо всех сил, часами стоял неподвижно, дышал усердно, опуская энергию ци то в даньтянь, то на уровень пупа – все по тайной даосской науке, а результата никак не было. Или в самом деле он, знаменитый писатель, переводчик, интеллектуал, был слишком туп для древней премудрости?

– Голову надо сделать пустой, – объяснял ему У лаоши. – Голову, даньтянь и сердце. Молчание – знаешь такое слово? Вот все должно быть в молчании, как будто ты – это первозданный хаос у-цзи, а у-цзи – это ты.

Все это Борис прекрасно знал и без наставника. Слава богу, книг об этом он прочитал уже сотни. И пустой стакан Лао-цзы, и у-цзи вместе с хуньдунем, и молчание, и даосская чернота – обо всем этом было ему известно не хуже, если не лучше малограмотного старика, только и способного, что входить в одну дыру пространства и выходить из другой.

Однажды, утомленный издевательствами наставника, он не выдержал и поддел его:

– Вот вы, шифу, бедный человек. Владеете искусством невидимости. Почему не пойдете, не ограбите банк?

Конечно, вопрос был провокационным. Звать учителя шифу – отец-наставник – он пока не мог, тот ведь не ввел его во внутренние врата традиции, не сделал жумэньдицзы. Однако старик не обратил на это внимания, отвечал по существу.

– Нельзя, – сказал, – обманывать, грабить, воровать, в азартные игры играть. А иначе гунфу пропадет.

Гунфу в китайской традиции было главным словом и означало волшебное мастерство, притом в любой области – кулинарии, каллиграфии, литературе, медицине. Применительно же к даосам слово «волшебный» следовало понимать буквально. Мастерство это могло творить чудеса, таким мастерством стоило дорожить, и не было никакого смысла менять его на деньги – пусть и очень большие. То есть, как это бывает в Китае, объяснение было дано самое прагматическое. Но в объяснении этом забрезжил и для Бориса лучик надежды.

– Если, – сказал он, – обманывать нельзя, то и меня вы тоже не обманываете, так?

Старик поглядел на него крайне хмуро, широкие ноздри его раздраженно расширились.

– Тупой, – пробурчал он. – Зачем мне тебя обманывать? Я ведь взял тебя в обучение. Если я тебя буду обманывать, что потом люди скажут? Этот остолоп учился у старого У и ничему не научился… Поистине, стыд и позор! По-твоему, я для этого тебя взял?

– Но другие же обманывают, – упорствовал Борис, хотя, конечно, надо было просто согласиться – хотя бы из вежливости.

– Если другие не имеют стыда, – сказал дед, – нечего на них оборачиваться. Ты сам будь человеком, а остальное приложится.