И Энберт разглядел. Более того, сразил её в самое сердце, сказав:

– Госпожа Соловьёва, я слышал самые восторженные отзывы о ваших воздушных выступлениях.

И взял её на борт.

Мёртвая петля оказалась самым захватывающим ощущением в жизни Лиды.

Когда Энберт посадил аэроплан, от восторга Лида едва дышала. Покосившись на свою пассажирку, Энберт прекрасно понял, что дух у неё перехватило вовсе не от испуга, и заметил:

– Вы просто рождены для этого спорта, госпожа Соловьёва. Вам обязательно надо летать.

И этими словами окончательно покорил её сердце.

На следующий день Лида забралась в самый новый аэроплан, что нашёлся в лётной школе, и подняла его в воздух с твёрдым намерением научиться тем же фигурам пилотажа, что и Евгений Энберт.

Через неделю она уже делала перевороты через крыло, через две ей поддались падения на хвост, а через три она впервые рискнула сделать петлю.

Вернувшись тем вечером домой, Лида дождалась мужа и сказала:

– Я не могу не летать, Серёжа… Отпустишь меня?

Сергей лишь стиснул зубы. Проклятая гонка из Петербурга в Москву – именно с неё всё и началось, именно после той катастрофы их с Лидой пути стали невозвратно расходиться в разные стороны, разводить их всё дальше друг от друга.

Любила ли Лида когда-то его самого – или же она любила только его страсть к полётам? И сейчас, когда этой страсти в нём не осталось, любить ей больше нечего?

– Я буду обязательно приезжать между гастролями, обещаю, – говорила Лида, пытаясь заполнить возникшую тишину.

Говорила – и понимала: её не получится заполнить никакими словами.

* * *

Следующие два года Лида путешествовала с авиашоу по Европе.

Слава о русской авиатриссе опережала гастроли. Стоило только Лиде прибыть в новый город, как девушку окружали поклонники, жаждущие увидеть её своими глазами. Они наперебой говорили Лиде, как восхищаются её храбростью и мастерством, они сыпали галантными комплиментами и выражали своё почтение. Девушка с удовольствием принимала их знаки внимания – но и не более того.

Держа обещание, Лида регулярно приезжала в Петербург навещать мужа.

Сергей держался с ней тепло, ни в чём её не упрекал, но в глубине души Лиду мучили угрызения совести. Желая убежать от преследующего её чувства вины, девушка стала приезжать в Петербург всё реже и оставаться там всё меньше.

И дело было не в одном только чувстве вины. Лида уезжала ещё и потому, что теперь её место было совсем не здесь, в четырёх меблированных комнатах на Адмиралтейском проспекте. Не здесь она ощущала полноту жизни, не здесь испытывала счастье.

* * *

На одном из выступлений в Брюсселе, после того, как Лида в завершение своей программы блистательно исполнила мёртвую петлю, внезапно поднялся сильный ветер и едва не перевернул лёгкий аэроплан авиатриссы. А когда Лида всё-таки сумела выправить машину, ураганные порывы ещё долго не позволяли ей приземлиться. Но в конце концов девушка вышла победительницей в поединке со стихией и благополучно посадила аэроплан.

На званом приёме в честь авиаторов-гастролёров Лида была главной героиней и принимала бурные изъявления восторга, когда в окружившей её нарядной толпе вдруг появился Евгений Энберт. Оказывается, он был в числе зрителей и наблюдал за ней сегодня.

Евгений почтительно поцеловал Лиде руку и заявил:

– Я в полном восторге от вашего солитюдного полёта, госпожа авиатрисса. И от вашего беспримерного мужества и хладнокровия. Надеюсь, вы не сочтёте за дерзость, если я попрошу у вас какой-нибудь сувенир на память.

Онемевшая от восторга Лида с отчаянием поняла, что именно сегодня, как назло, она не надела к своему вечернему наряду перчаток, и носового платка у неё тоже не было. Подвеска? Но её подарил муж на годовщину свадьбы. А серьги – подарок отца на выпуск из института благородных девиц.

– Возьмите это, – наконец предложила Лида, стянув наброшенный на плечи белый газовый шарф.

– Благодарю, – раскланялся Евгений Энберт, принимая подарок. – Он будет моим талисманом на удачу.

А Лида во все глаза смотрела на своего кумира и чувствовала, как от счастья заходится сердце.

* * *

Несколько недель спустя в Барселоне Лида встретила неожиданный приём. После окончания выступления около её аэроплана появился высокий, щеголеватый черноволосый мужчина и без малейшей приязни заявил:

– Вы неплохо летаете, сеньора Соловьёва, но… nada! Ничего! Ничего выдающегося, чтобы называть вас лучшей авиатриссой. Любой авиатор может сделать то же самое, а восхищение публики вызывает лишь тот факт, что вы – женщина.

Растерявшаяся от неожиданности Лида промолчала. А черноглазый испанец продолжил:

– Предлагаю concurso. Состязание. Полёт в высоту.

– Зачем мне это, сеньор…

– Гутьерес, – высокомерно ответил испанец.

– Зачем мне это состязание, сеньор Гутьерес?

– Разве вы не хотите доказать, что вы достойны титула лучшей авиатриссы?

– А кому мне это доказывать? – улыбнулась Лида, уловив в голосе испанца некоторую ревность. – Публике? Они и так меня любят. Вам? Извините, но я вас не знаю, и потому мне не настолько важно ваше мнение, чтобы что-то вам доказывать.

– А как насчёт того, чтобы доказать это самой себе?

Положа руку на сердце, Лида прекрасно отдавала себе отчёт, что и впрямь всего лишь хорошо выполняла фигуры, которые были под силу любому умелому пилоту, в то время как такие авиаторы, как её кумир Евгений Энберт, постоянно испытывали пределы возможностей аэропланов, покоряя всё новые и новые вершины. Именно их можно было называть лучшими.

Однако отвечать испанцу Лида не стала, только пожала плечами.

– Что ж, как пожелаете, – бросил разочарованный испанец и отвернулся. – Не понимаю, чем в вас так восторгается сеньор Энберт, – пробормотал он, уходя.

Энберт?

– Погодите! – немедленно окликнула его девушка. Черноглазый испанец обернулся и, увидев выражение Лидиного лица, ослепительно улыбнулся.

Состязание назначили на следующее же утро.

Разогнав лёгкие аэропланы, Лида на хорошо знакомом ей «Фармане» и сеньор Гутьерес на английском «Викерсе» поднялись в воздух, оставив на земле наблюдать за их соревнованием целую толпу.

Девушка не в первый раз взлетала на значительную высоту. Но сейчас, решительно рассекая лёгкие облака и практически вертикально уходя в небо, Лида поняла, что ей становится не по себе. У «Фармана» не было кабины пилота; холодный ветер, не встречая препятствия, всё сильнее бил в лицо, воздуха для дыхания не хватало.

«Ни за что не поверну, – упрямо пообещала себе Лида, хотя перед глазами уже плавали цветные круги, а в ушах пульсировала боль. Что-то тёплое потекло из носа, но она продолжала тянуть штурвал на себя, уходя всё выше и выше в небо. – Ни за что не поверну первой».