Она звонит по телефону.

«Что значит, готовы!? Я ничего не проверял», – хочет возмутиться Константин Иванович. Но на возмущение нет сил.

– Только никаких презентов, – с трудом выговаривает Константин Иванович.

– Ну, что Вы. Я ж понимаю, – лицо Розы Соломоновны сияет, как первомайский флаг.

Несколько минут прошло в молчании. Роза Соломоновна раздражённо стучала пальцами по столу. Константин Иванович разглядывал в окне ворону на заснеженной берёзе.

Наконец явились Семён и Галина Николаевна. Солдатский шаг Галины Николаевны был слышен ещё в коридоре.

Под удивлённым взглядом Семёна Константин Иванович без вопросов подписывает все документы.

Как и в прежние ревизорские проверки, вопросы возникли только на улице:

– Ну, как?

– Всё чисто, – ответил Семён.

– У неё муж – из НКВД, – будто оправдываясь, говорит Константин Иванович.

– Тогда всё ясно, – отзывается Семён.

На другой день старший ревизор Григорьев написал докладную записку на имя Доронина с просьбой не направлять его с проверками гастронома № 5, по улице Кирова, где директором товарищ Селезнёва Р. С. Основание: в гастрономе работает его сестра.

Просьба была воспринята с пониманием.

Семью брата Юля расселила в своей двухкомнатной квартире, как уж получилось. Но никто не в обиде. Чего уж там беженцам привередничать. Сама хозяйка квартиры переехала в комнату своего тринадцатилетнего сына. Веру с больным ребёнком поместили в двенадцатиметровую комнату с большим окном в парк. Супругам Григорьевым досталась кладовка с маленькой форточкой на грязный двор. Кладовку помыли, оклеили свежими обоями, и она приобрела вполне жилой вид. Туда поместилась двуспальная, ранее, супружеская кровать Юли. Нашлось место в кладовке и для двух стульев. Константин Иванович был доволен, что не стеснил сестру. Обнял Юлю, и как всегда нашёл, что сказать: «В тесноте, да не в обиде». Это он через пару дней, когда принёс лекарства от аптекарши Варвары, обнаружил, что был неправ. Это насчёт – «не в обиде». Катя как-то странно переменилась к нему. Впрочем, не странно: у Кати был повод перемениться. Ведь ясно, что просто так одинокая женщина, тем более бывшая любовница, рисковать не будет. Это про Варю. Но на карту была поставлена жизнь внука.

И ещё: не мог, не мог Константин Иванович рассказать своей жене, что у него был сын от Вари. И теперь его нет. Но это – боль только его, Константина Ивановича. Расскажи он жене о своем погибшем сыне, может, всё бы пошло иначе.

Константин Иванович помнит, Катя взяла у него лекарства. Сказала только: «Ты спас нашего внука». Дочка бросилась отцу на шею. А Катя, мельком взглянув на мужа, торопливо прошла в комнату к внуку. Константину Ивановичу показалось, что она прикрыла глаза рукой, чтобы скрыть слёзы.

И вот сейчас весь вечер Константин Иванович сидит в своей комнатушке один. Уже поздно, часов в одиннадцать, пришла Катя, сказала, что Сашенька ещё до конца не выздоровел. Надо помогать дочери. Потому она будет спать в комнате дочери, Юля достала для неё раскладушку. Так что спи один, никто тебе мешать не будет. Константин Иванович хотел возразить, мол, ты мне никогда не мешала. Но Катя так на него посмотрела, что сразу пропало желание что-то говорить.

Вот прошло уже несколько месяцев. И ничего не изменилось. Константин Иванович пытался несколько раз поговорить с женой. Но каждый раз слышал: «Только не сейчас, только не сейчас».

Теперь и Катя с утра уходила в поисках работы. Приходила усталая, раздражённая. Говорила: «Хоть уборщицей устраивайся, да и то едва ли возьмут».

Константин Иванович однажды увидел, что серебряные нити появились в чудных волосах жены. Пытался погладить Катю по голове. Но Катя резко отбросила его руку, раздраженно проговорив: «Не время с твоими ласками».

В конце апреля, как раз перед Майским праздником Юля пришла с работы заплаканная. Все бросились к ней с вопросами, утешениями. Оказывается, обещанный первомайский набор продуктов достался старшему продавцу Поповой и товароведу Перчаткиной. Попову было трудно забыть, а Перчаткина – да эта та дама в строгом черном костюме райкомовского покроя. Константин Иванович утешает сестру: с его ревизорской зарплатой на рынке купим всё к празднику. Пир горой будет.

В бывшем Лобановском магазине, нынче гастрономе № 1, купили вина. А магазин Лобанова Константин Иванович помнит ещё с прежних времён. В молодые годы, будучи в Ярославле, каждый раз заглядывал в этот магазин. По внутреннему убранству магазин напоминал Елисеевский, что в Петербурге. Конечно, попроще. Но тоже блистал купеческой роскошью. И каких только заграничных деликатесов там не было! Особенно отличались коробки конфет. Своей любимой жене Катеньке Константин Иванович непременно привозил огромную коробку от «Вольфа и Беранже». При воспоминании об этом опять заныло сердце.

Катя сидела за столом какая-то неродная. Юля подкладывала золовке самые сочные куски. Вера пыталась растормошить мать. Та вяло отмахивалась. «Папа, что такое с нашей мамой?», – спрашивала Вера отца. Константин Иванович тяжело вздыхал. Говорил: «Она устала. И работу не может найти». Маленький внук Саша лез к бабушке на колени. И только тогда лицо Кати светлело.

В начале мая была назначена проверка гастронома № 1. Того самого, бывшего Лобановского.

Доронин говорил какие-то странные вещи: мол, проверяли мы этот магазин. Всё вроде по документам чисто. «Но чует моё сердце, – Доронин вглядывается в лицо старшего ревизора Григорьева. Однако старший ревизор ни одним мускулом не дрогнул. Слава Богу, под столом не видно. Константин Иванович сжал колени, чтоб дрожь ног унять. Уже догадывается, что ему поручают какое-то грязное дело. Выпутается ли он, или завязнет? Вот совсем недавно судили старого ревизора Никитина. Константин Иванович его знал хорошо ещё по Гаврилов-Яму. В качестве ревизора приходил на фабрику «Заря социализма». Честнейший был человек. Быстро пошёл в гору. В тридцать пятом году был переведён в Ярославль. Встретились недавно – в январе. Обнялись. Тоже под Дорониным ходит. Только в другом отделе. Особый отдел. Занимался оборонными заводами. И вот на тебе! Обвинен во вредительстве и других видах враждебной деятельности, подрывающих финансовую основу оборонных предприятий. Десять лет. И вместе с ним полетели главный бухгалтер и главный инженер завода, на котором погорел Никитин. Так тем обоим – вышка. Ещё и «шпионаж в пользу фашисткой Германии» вменили. А бухгалтер-то еврей. Какой из него фашистский шпион? Но обсуждать эту тему с кем-либо было опасно. Ещё до войны – случай был в Ленинграде. Газеты были полны статьями о врагах народа. В том числе о Бухарине Николае Ивановиче и Рыкове Алексее Ивановиче, которые были расстреляны по обвинению «в создании и участии в контрреволюционной, шпионско-террористической организации». Разговор-то был пустой. Константин Иванович не к месту ляпнул: «Бухарин и Рыков были такие люди!» Слава Богу, произошло это в обеденное время. В комнате сидели только две пожилые женщины, с одной из которых он вел разговор. После его крамольной фразы обе уткнулись в свои бумаги, будто ничего не слышали. И сам Константин Иванович, опомнившись, схватился за сердце. Благо – валерьянка под рукой. Женщины не взглянули в его сторону, не сказали ни слова. Неделю Константин Иванович ждал неприятностей по службе. Вроде пронесло. Может, среди тех женщин не нашлось доносчика. Или «органам» в то время было не до него, что со старого дурака возьмёшь? Может, и тот бухгалтер-еврей тоже что-то, не подумавши, ляпнул или подписал не ту бумагу. Конечно, сейчас время другое – война.