исключение. Нет, они как раз типичные представители так называемого простого народа. Почему-то народом принято восхищаться. А с какой стати?! Разве народ, который уже какое столетие по капле выдавливает из себя раба, да всё никак не выдавит, достоин нашего восхищения? Этот народ окончательно и бесповоротно выпал из мировой цивилизации. Впрочем, он к ней никогда и не принадлежал.

– Ну, ты не обобщай…

– Да, да! Я имею в виду именно народ! Этот народ, который не любит работать, но умеет люто завидовать. Он не способен понять и принять европейские демократические ценности, но насквозь пропитан варварской азиатчиной. Который из всех больших и маленьких удовольствий в жизни знает только водку. А из всех аргументов уважает только физическую силу.

Вадим и меня «завёл» – я тоже начал кричать:

– Оскорбить их Родину – и нашу, между прочим! – это всё равно, что оскорбить мать. Что ты ожидал получить, называя Советский Союз Совком?!

– Какая Родина?! Да нет уже той Родины, давно нет. Да и не желаю я считать Совдепию своей страной. Я лишь теперь окончательно понял, что надо, пока не поздно, удирать из этой мерзкой дыры!

Я подумал, что Вадим имеет в виду Остров. Остров отторгал его, как иммунная система чужеродный белок. Желание Вадима поскорее уехать подальше от этого места и от этих людей было по-человечески понятно. Но продолжение взорвалось бомбой у меня в голове.

– Напишу сыну в Англию, пусть и не думает возвращаться. И самому пора валить из этой проклятой Рашки! Из немытой Рашки, которая никогда – слышишь, никогда! – не отмоется. Мне противно быть русским, стыдно принадлежать к этому народу лодырей и пьяниц. Самая большая трагедия моей жизни – меня угораздило родиться в этой Азиопе!

…Что это было?! Меня оглушило, и я отключился на несколько секунд. В голове что-то заклинило, в ней не было ни одной мысли, только звенели, отдаваясь затухающим эхом, последние фразы Вадима. Тело как-то обмякло и обессилило. Не в силах сделать ни шага, я стоял и тупо смотрел, как Вадим уходит, размахивая руками и продолжая что-то говорить, даже не заметив, что остался один.

Я повернулся и не пошёл, а медленно побрёл в противоположном направлении. Никогда не стихающий на Острове ветер легонько подтолкнул меня в спину, иначе мне, наверное, не удалось бы стронуться с места. Больше всего в этот момент я боялся, что Вадим обернётся и окликнет меня. Если это случилось бы, я мог, как Валеев, не совладать с собой.

Так что же произошло? Я ещё не до конца осмыслил случившееся, но уже понял, что отныне наши с Вадимом пути разошлись. Разошлись бесповоротно. И не потому, что сейчас мы шли в разные стороны. С абсолютной ясностью, со спокойной обречённостью я осознал, что после его слов между нами разверзлась самая непреодолимая пропасть на свете – мировоззренческая. Его слова никогда не будут забыты мною. Не получится, как в компьютерных играх, вернуться назад во времени и попытаться предотвратить случившееся. Прежние близкие, доверительные, партнёрские отношения, выстраивавшиеся годами, рухнули в одну секунду.

Разлом произошёл по вопросу, по которому не возможны компромиссы. Для меня недопустимо спокойно, как ни в чём ни бывало, общаться с человеком, который хоть однажды так отозвался о моей стране и моём народе.

Я и раньше подозревал, что Вадим из тех, кто предпочитает любить Родину издалека, поэтому полагал, что рано или поздно он обоснуется в своей австрийской деревне. Но при этом даже не допускал мысли, что он не любит, ненавидит и, главное, презирает свою страну и народ.

И до этого вечера я отнюдь не во всём соглашался с Вадимом. Мне претила крайность его позиции и чрезмерная категоричность высказываний. Однако до сих пор оставалась возможность для дискуссии и поиска компромисса, которая теперь исчезла.

Всё, что я знал о Вадиме, все его слова и поступки теперь наполнились новым содержанием. Я вспомнил, как он несколько раз с придыханием рассказывал о своём то ли дедушке, то ли прадедушке-белогвардейце, всякий раз подчёркивая, что тот был потомственным дворянином. Я не придавал этим рассказам никакого значения, но сам Вадим, должно быть, никогда не забывал о том, что в его жилах течёт «голубая» кровь, не такая, как у всех.

Его отец-доцент года полтора или два провёл на стажировке в Англии, для чего ему пришлось предварительно вступить в КПСС (раньше говорили: «пролезть в партию»). В молодости Вадим взахлёб пересказывал восторженные впечатления папаши о жизни на Западе, о Париже, в котором тот побывал проездом.

Ну, был я в этом Париже. Что сказать? Да дыра дырой! Я так и не понял, по какой такой причине им принято восторгаться. Москва мне нравится куда больше. Однако на детскую психику Вадима рассказы отца, судя по всему, оказали сильнейшее влияние. Теперь-то ясно, что родитель сумел передать сыну своё отношение к забугорной жизни и собственному отечеству. Ещё бы! Если тебе с детских лет вместо сказок с придыханием рассказывают о прекрасной Загранице и вдалбливают в сознание мысль, что твоя Родина самая убогая, дикая и отсталая, ты неизбежно станешь преклоняться перед этой сказочной страной и не просто не любить, а презирать ту, в которой родился. Теперь Вадим внушает те же мысли своему сыну, недаром он отправил его учиться в Англию – можно подумать, у нас нельзя получить качественное образование. И рано или поздно он убедит сына возненавидеть «эту страну», потому что самую тяжёлую часть задачи он уже выполнил – убедил самого себя. А это труднее всего.

Уже убедил? Однако тогда и доказывать свою правоту не было бы необходимости, тем более, так исступлённо. И я вдруг понял, что Вадим всё это время, начиная с аэропорта и кончая домом Валеева, спорил не с Толиком, не со мной и не с мужиками за столом. Он яростно спорил с самим собой. Но не нынешним собой, бизнесменом и миллионером, а с мальчишкой-третьеклассником, начитавшимся советских книжек, воспитанным на фильмах того времени и свято верившим в то, что наша страна – самая лучшая на свете, что она идёт в авангарде прогрессивного человечества и указывает ему верный путь в светлое лучезарное будущее.

Неистовость Вадима в спорах не удивительна. В самом деле, если ему удастся доказать свою правоту, то всё не напрасно. Не напрасны гибель Державы, разрушение экономики, обнищание народа, сотни тысяч убитых в локальных войнах и воровских разборках, моральная и нравственная деградация общества. Если он прав, то всё это – лишь побочные, сопутствующие издержки, меркнущие на фоне