Филипп испугался. После первого же краткого свидания решительно пресёк последующие: «Я увёз сына за город к родственникам. Эти встречи будут травмировать ребёнка. Они ему вредны». И больше ничего не хотел слышать. Ни одного из моих доводов не принимал.

– В этом случае мне не остаётся ничего другого, как обратиться в суд.

– Обращайтесь. Суд вам ничем не поможет! – парировал он.

– Кто же мне тогда поможет?.. Помогите – вы!

Сжав губы, Бахарев замолчал.

* * *

Судья, привлекательная женщина лет тридцати, внимательно выслушала меня, приняла документы и написанные моими друзьями в адрес суда письма, в которых они излагали всё, что знали о рождении Юрика, о том, как он рос, как его украли и как они, вместе со мной, разыскивали его.

В числе переданных судье писем было письмо Веры Николаевны Саранцевой, с которой я познакомилась в камере фрунзенской тюрьмы. В случившемся со мной она увидела не столько личную беду, сколько преступление режима.

«Уважаемые товарищи судьи! Я знаю Тамару Владиславовну (Владимировну) Петкевич с 1943 года – немного по Киргизскому медицинскому институту, где она училась, а я работала, а затем по так называемой внутренней тюрьме НКВД в г. Фрунзе, куда в том же году мы обе были посажены по ложным обвинениям в антисоветской агитации и где стали друзьями на всю жизнь.

Вы, конечно, знаете, что тюрьма унижает и калечит человека, особенно тогда, когда в нём намеренно стараются вытравить всё – и волю, и мысль, и способность протеста, и физическую сопротивляемость организма. Мне пришлось испытать всё это сравнительно немного, так как дело в отношении меня было прекращено за отсутствием состава преступления и я вскоре вышла на свободу. Тамара же полностью отбыла свой срок заключения – все семь лет, которые ей были „пожалованы“ судом неизвестно за какие грехи, – и только теперь наконец получила полную реабилитацию.

За эти семь лет, да и после, она перенесла столько физических и моральных страданий, что просто удивительно, сколько же действительно может человек пережить. Начать с того, что она ещё до своего заключения потеряла почти всех своих близких – отца, мать, младшую сестрёнку. Муж – они только недавно поженились – был арестован вместе с нею и тоже фактически умер для неё. Представьте себе молодую, двадцатидвухлетнюю, прекрасную во всех отношениях женщину, брошенную в одну камеру с бандитами, преступниками, человеческими отбросами всякого рода. Её внешняя красота и привлекательность создавали для неё в тюрьме только лишние трудности, становились предметом наглых домогательств со стороны разных подлецов.

И вот в этой тяжелейшей обстановке, в холоде и грязи, в непосильной работе, во всей той гнусной атмосфере, которая была типична для бериевских лагерей, больная, оторванная от всего, что было дорого её сердцу, лишённая возможности учиться и заниматься разумной творческой деятельностью, Тамара не сломалась и не утратила ни одного из своих великолепных человеческих качеств – ни редкого ума, ни душевной теплоты и нежности, ни стойкости, ни честности, ни личного достоинства и уважения к достоинству других. Наоборот, как всякий сильный духом человек, она как бы выросла в аду всех этих испытаний, стала ещё более твёрдой, можно сказать, выучилась героизму.

Счастливый случай помог ей раскрыть в тюрьме ещё одну сторону её многогранной, богато одарённой натуры. В ней обнаружился и расцвёл артистический талант, который подарил ей впоследствии новую цель жизни, спасая в минуты отчаяния, пробуждая в ней радостное сознание того, что она нужна людям, неся им доброе, волнующее и высокое, что заключает в себе настоящее искусство.

Её собственные переживания, бурная и трагическая судьба дали ей, как героине герценовского рассказа „Сорока-воровка“, богатый материал для художественного творчества. Такие люди, как Тамара Петкевич, могут погибнуть только физически, но не духовно. Несчастье лишь возвышает их, умножает красоту их души, делает их примером для других. Я преклоняюсь перед мужеством Тамары, перед её глубокой внутренней чистотой и глубиной её чувств, которые не смогла помрачить никакая тюремная неволя.

В тот же период произошло ещё одно событие в её жизни. Она стала матерью. Нет надобности говорить о том, что в тех условиях, в которых находилась Тамара, материнство – это не только счастье, но в то же время и горе.

Ей угрожала разлука с сыном, который с самого начала, с момента рождения, стал для неё самым любимым существом на свете. Необходимость отдать его в чьи-то неизвестные руки убивала. В таких обстоятельствах она вынуждена была согласиться на то, чтобы отец временно взял его к себе, с обязательством вернуть ребёнка матери, как только она станет свободной.

Я не хочу здесь выносить какого-либо суждения об отце Юрика, который из ложно понятой любви к ребёнку совершил, по существу говоря, преступление, лишив его матери, и такой матери, как Тамара Петкевич, а её – единственной радости и утешения в жизни, которая и без того была так бедна радостями. Выносить по этому поводу решение – функция суда, который, очевидно, внимательно разберётся в подробностях этого не совсем обычного дела. Я могу сказать только одно: нет таких сил и прав на свете, что позволяли бы отнять ребёнка у живой матери, которая его любит, тоскует о нём, жаждет всей душой видеть его возле себя. Я просто не могу представить себе этого. История Тамары и её сына Юрика заставляет вспомнить историю Отрадиной-Кручининой из всем известной драмы Островского „Без вины виноватые“. Последняя страница несправедливости, причинённая прекрасному человеку, артистке и матери Тамаре Владиславовне Петкевич, должна быть исправлена немедленно.

Прилагаю письма Тамары мне и моей матери. После моего выхода на свободу мы с Тамарой всё время переписывались и виделись после освобождения. В переписке со мной она изливала всю душу, и я была хорошо осведомлена о том, что касалось судьбы её ребенка, поисков его адреса, скрытого отцом, и всех переживаний Тамары в связи с этим. Все эти письма у меня бережно хранились, и почти в каждом из них выражение глубокой любви к сыну, заботы и тревоги о нём, тоски от разлуки с ним. Невозможно читать их без сердечного волнения. В этих письмах во весь рост встаёт благородный образ человеческой, женской души, созданной для любви, света и свободы, но силой вещей закованной в цепи и посаженной в тесную клетку. Я свято верю, что мудрый и сердечный суд воздаст ей должное и, хотя бы с опозданием, возвратит ей счастье материнства, которого она так достойна.

В.