Хотя бы единожды в год я должна была съездить в Ленинград. Рвалась туда не только ради музеев, театров, но и для того, чтобы подняться в семь часов утра, выйти в утреннюю питерскую тьму, смешаться с торопившимися на работу людьми, проехать в трамвае несколько остановок. Будто мой дом всё ещё здесь, и пусть мифическим образом, но я имею отношение к жизни родного города.

Я настойчиво звала приехать в Кишинёв погостить у нас с Димой сестру Валечку с Аркадием. Следующим летом пригласила подругу юности Нину Изенберг с мамой. Потом вторую подругу юности, Лизу Райскину. Они приезжали. Гостили. Радовались за меня: наконец-то у меня есть дом, прекрасный муж – «всё, мол, у тебя теперь наладилось». А самой мне стало как-то привычно ощущать свою жизнь условной, относительной, случайной.

Глава седьмая

Планируя, как на предстоящей Декаде молдавского искусства в Москве интересней и ярче представить Русский драматический театр, Министерство культуры Молдавии решило пригласить для постановки какого-нибудь известного режиссёра. Фамилий называлось много. Мне, несведущей в театральной конъюнктуре страны, их имена ничего не говорили. Но однажды, сбегая по лестнице со второго этажа, где шла репетиция, я едва не налетела на высокого, картинно барственного, в элегантном светло-сером костюме человека с гривой седых волос. Он галантно посторонился, а я успела только отметить про себя, что этот господин происходит из решительно незнакомого мне среза общества.

Для декады была выбрана пьеса молдавского драматурга Юлиу Эдлиса «Мой белый город». Прошла читка. Коллектив пьесу одобрил. Меня вызвал главреж Венгре:

– Постановщик декадной пьесы Владимир Александрович Галицкий просит подыскать ему кого-нибудь в ассистенты. Я порекомендовал вас. Согласны?

Своё «ассистентство» у Евгения Владимировича Венгре я не считала серьёзным делом. Это были хоть и предметные (по пьесе, по спектаклю), но приватные беседы, более похожие на добровольный контракт между интересом главрежа к моим размышлениям о жизни – и моей благодарностью за этот интерес. Что касалось подготовок к репетициям, они были необременительны. Но что значит «ассистент» в переводе на профессиональный язык, мне по сути было неизвестно. Согласиться с бухты-барахты стать ассистентом у незнакомого режиссёра? Я не раздумывая отказалась.

Однако дня через два, когда мы уже рассаживались в автобусе, отправляясь на выездной спектакль, меня окликнул кто-то из актёров. Сказал, что приезжий режиссёр просит меня подняться к нему в кабинет.

– Я чем-то испугал вас? – театрально полюбопытствовал он. – Евгений Владимирович отзывается о вас как об умном и толковом помощнике, а вы с ходу отвергли предложение работать со мной. Почему? Как видите, сам нижайше прошу вас сменить гнев на милость, и давайте попробуем. Приступим к работе завтра же. Хорошо?

«Чем-то испугал»? Пожалуй. Чем? Не знаю. По глубинному счёту отказ от ассистентской нагрузки был полным рассогласованием с собой. Я давно жила в напряжённом ожидании, с застывшей внутренней мольбой: «Ну хоть кто-нибудь – приспособьте меня к какому-то оглушительному творческому делу, которое сможет поглотить меня с головой! Используйте мои силы!» Убийственно было сознавать, что самое важное из того, что я знаю про жизнь, о чём догадываюсь, что чую, так и останется ни к чему не приложенным, никому не нужным.

В автобус я вернулась с ещё большим чувством испуга и досады на себя за то, что на вежливо закамуфлированную повелительность режиссёра – «приступим завтра же» – неожиданно для себя согласилась.

Моё доверие и привязанность к Оле были безоговорочны. Я её преданно любила. Жили мы недалеко друг от друга. Виделись часто.

– Можешь меня поздравить. Я – ассистент режиссёра, – сообщила я ей на следующий же день.

– Какая же это новость?

– Новость в том, что не у Венгре, а у приглашённого режиссёра.

– Приглашённого откуда?

– Не знаю.

– Как его фамилия?

– Галицкий.

– Галицкий? А как его звать?

– Владимир Александрович.

– Неужели Вовка Галицкий? Неужели Вовка? Такой высокий, худощавый?

У сдержанной Оли «Вовка» по отношению к этому человеку прозвучало как-то неловко. А когда она добавила: «Боже мой, если это босяк Вовка, которого я знала по Одессе, то это мой друг юности», – я уже не сомневалась в том, что к Олиному другу юности Галицкий никакого отношения не имеет. Оля тем временем рассказывала, как они вместе готовились к экзаменам, по самую макушку увязали в одесской «Синей блузе» и «Живой газете», о том, какие «Вовка» придумывал остроумные репризы и сочинял куплеты и как был сначала влюблён в неё, а потом в какую-то Клару. Я ещё раз попыталась совместить Олины рассказы с впечатлением от приезжего «светила», но ничего не сходилось.

– Вряд ли это друг твоей юности. Наверно, однофамилец. Во-первых, вот уж кого не назовешь худощавым. Во-вторых, невозможно его представить загорелым, задиристым синеблузником. И что уж совсем не вяжется с этим барином, так это – «босяк».

Тем не менее выяснилось, что наш новый режиссёр – одессит и Олин друг юности.

Я, кстати, странным образом не вспомнила тогда, что о режиссёре Галицком слышала ещё в Шадринске от артиста Танина, что, проезжая через Москву, обратила внимание на развешенные повсюду афиши гастролей Тамбовского театра под его руководством.

Герои пьесы «Мой белый город» разрабатывали проект своих грёз (подразумевалось будущее Кишинёва).

– Достать статью председателя Госплана Кучеренко о перспективах строительства в газете «Правда» за октябрь, – диктовал мне режиссёр. – Связаться с Союзом архитекторов. Нащупать там двух-трёх современно мыслящих специалистов. Устроить встречу-беседу с труппой по проблемам архитектуры, предварительно вручив им экземпляр пьесы. Организовать экскурсию участников спектакля в архитектурную мастерскую кишинёвского Госстроя. Да, ещё нужен композитор. Разведайте. Художник у меня есть свой.

Творческие союзы в городе существовали как замкнутые системы. Кроме театра, я вообще нигде не бывала. Пойти в Союз архитекторов, в Союз композиторов для меня было равно переходу госграницы между Молдавией и Румынией.

Архитекторы, увлечённые идеями американцев строить зелёные и экологически чистые города вдали от деловых центров, нашлись. Но сторонниками этого направления были далеко не все. Предпочитающих кучное градостроительство было несравнимо больше, и возглавляла Союз архитекторов именно эта каста. Таким образом, сначала состоялось моё знакомство с внутриведомственной междоусобицей, а затем уже – с неоднозначным отношением членов Союза архитекторов к пьесе Эдлиса.

Приступая к работе, новый режиссёр «выбил» в Министерстве культуры деньги на занятия по сценическому движению и по речи. Для этих уроков мне как ассистенту следовало найти педагогов. Радикальные нововведения, вызволявшие актёров из задумчивого закисания, прежде всего пришлись по сердцу занятой в спектакле молодёжи. В период застольной работы оговаривалось сквозное действие, определялись главные события пьесы в целом и для каждого