стенгазете главреж ассоциировал каждого актёра с названием пьесы: такой-то – «Отелло» Шекспира, следующий – «Горячее сердце», «Светит, да не греет», «Не в свои сани не садись» Островского… «Горе от ума» Грибоедова… «Плоды просвещения» Толстого… Я была объявлена «Оптимистической трагедией» Вишневского.

Перед тем как принять в репертуар очередную пьесу, Евгений Владимирович стал обращаться ко мне: «Найдёте время прочесть? Поговорим?.. А как вам кажется?» Это добавляло моему пребыванию в театре новый смысл. А потом последовало неожиданное предложение:

– О лучшем ассистенте я и мечтать не мог. А?

После ни к чему не обязывающих бесед по поводу пьес, трёх-четырёх поставленных им спектаклей главреж стал указывать моё имя в афише как ассистента режиссёра. Малозаметный крен моей актёрской судьбы никак не повлиял на отношения с актёрами-ровесниками, зато непонятным образом раздражил маститых.

* * *

В 1956 году главная прокуратура СССР пересматривала дела людей, отсидевших срок по политическим статьям. В ответ на наши с Димой заявления мы на удивление быстро получили справки о реабилитации «за отсутствием состава преступления».

В Кишинёве, как в Шадринске и в Чебоксарах, письма я получала на адрес театра. На конверте со справкой о реабилитации красовался штемпель Генеральной прокуратуры, и просматривавший почту одновременно со мной главреж спросил:

– Что это за казённое письмо вы получили?

Я поделилась с ним новостью. Не знаю, как и чем его проучила судьба, но он с необычайной горячностью стал меня убеждать:

– Безотлагательно, сию же минуту поставьте в известность секретаря парторганизации о том, что вас реабилитировали. Сходите к нему сейчас же. Покажите эту справку. А ещё лучше – сами зачитайте ему текст.

– Это так нужно, Евгений Владимирович? – озадаченно пыталась я уточнить то, что, оказывается, происходило за моей спиной.

– Вы же разумный человек. Неужели не понимаете? Вы и мне развяжете руки.

На пост секретаря парторганизации был тогда избран крепкий, уверенный в себе, имевший звание «народного» актёр N., по амплуа – социальный герой. До макушки оснащённый доверием партийных властей города, он вёл себя в театре как хозяин. Его безапелляционные высказывания по поводу сыгранных ролей, тех или иных актёрских проступков были равнозначны резолюции: «Обжалованию не подлежит». Своё изначальное недружелюбие по отношению ко мне он не считал нужным скрывать. Я это недружелюбие старалась игнорировать, а как партнёры мы, по счастью, в спектаклях не встречались.

– С чем пожаловали? – спросил он.

– Хотела показать вам эту справку…

Верховный суд

Киргизской Советской Социалистической Республики

СПРАВКА

Верховный суд Киргизской ССР сообщает, что Постановлением Президиума Верховного суда Киргизской ССР от 17 января 1957 года приговор судебной коллегии по уголовным делам Фрунзенского облсуда от 4 мая 1943 года и определение Судебной коллегии Верховного суда республики от 18 мая 1943 года в отношении Петкевич Тамары Владиславовны ОТМЕНЕНЫ и дело ЗА НЕДОКАЗАННОСТЬЮ предъявленного ей ОБВИНЕНИЯ ПРЕКРАЩЕНО.

Петкевич Т. В. ПОЛНОСТЬЮ РЕАБИЛИТИРОВАНА.

Зам. председателя Верховного суда Киргизской ССР

(подпись) Л. Гутниченко

Быстро пробежав глазами текст, он, как игральную карту, метнул справку на стол и вдобавок отпихнул её рукой в мою сторону:

– Торопятся они с реабилитацией врагов народа! То-ро-пятся!

У меня с языка рвался вопрос: «Кто – они?» Он ведь явно имел в виду некую часть своей партии. Парторг продолжал бушевать:

– Я как не доверял врагам, так и не буду доверять!

В кабинете парткома, кроме нас двоих, не было никого. Ему незачем было так рьяно демонстрировать чистоту своих убеждений. Но кровная и классовая ненависть к «врагам советской власти» въелась настолько глубоко, что всё в нём клокотало.

– Такие, как вы, зависели и всегда будете зависеть от нас! – громогласно заверял он, всё больше распаляясь.

Я была не готова к откровенному проявлению подобной биологической злобы. Обещала себе, что больше никогда не разрешу этим людям заходить за демаркационную линию, касаться моей жизни. Но парторгу удалось возвратить меня в идеологическую реальность. Удалось!

Сразу вспомнился один эпизод. До окончательного переезда в Кишинёв я жила с Олей в одном гостиничном номере и постоянно убеждалась, как жёстко обходится жизнь с этой поразительной женщиной. Она ездила по республике, знакомилась с людьми, вникала в их интересы, проблемы, в их правду. Сама писала сценарии, снимала по ним документальные фильмы. Поездки к Александру Осиповичу в Весёлый Кут, к старой матери и сестре в Одессу разрывали её на части. На её заработок существовали три семьи. При её неимоверной занятости редко удавалось поговорить о насущных политических проблемах времени.

Возвратившись как-то в номер в неурочный час, я застала там соседку по гостинице. Она что-то искала в Олиных бумагах. Я не стала требовать объяснений. Хватало и увиденного.

У Оли я спросила:

– Где служит твоя соседка?

– В органах госбезопасности. Кажется, в звании лейтенанта. А что?

– Олечка, она рылась в твоих бумагах.

Менее всего я ожидала, что Оля может вспылить, но она вспылила:

– Тебе показалось.

– Отнюдь. Я застала её за этим занятием.

– Мы симпатизируем друг другу. Она часто ко мне заходит. Что-то забыла у меня, наверное. Вот и всё.

– Не похоже! – растерянно возразила я.

– У тебя больное воображение, Томик. Мне жаль тебя. Ты, видно, уже не можешь иначе трактовать самые простые вещи. Давай прекратим этот разговор.

Что меня так обескуражило? То, что Оля осудила мою подозрительность? Её наивность? Несовпадение нашего опыта? Я долго мучилась, пока не поняла, что Оля таким образом защищает не соседку, а шаткость собственных взглядов, пытаясь примирять непримиримое. Когда-то в юности я и сама рассудила похожим образом: «Раз слежка неизбежна, какая разница, сколькими стукачами мы обставлены?»

Под предлогом медицинских обследований Оля периодически вызволяла мужа из Весёлого Кута. Неприятности из-за того, что ссыльный Александр Осипович задерживался в больницах Кишинёва дольше положенного срока, судя по всему, отводились от Оли двусмысленным попечительством лейтенанта Н. Две разные модели мира были плотно притёрты друг к другу.

Когда Оле наконец выдали ордер на девятиметровую комнату в двухкомнатной квартире, в ветхом флигеле в нижней части города, то ордер на большую комнату в этой же квартире получила Н. Её соседство, разумеется, предписывалось ведомством ГБ. Мы с Димой тоже были поднадзорными этой молодой, внешне привлекательной женщины. «По крайней мере, мы в руках профессионала», – уговаривала я себя.

Через год после того, как мы оба получили справки о реабилитации, реабилитировали и Александра Осиповича. Имея соответствующую справку из Военной коллегии Верховного суда, Оля могла на законных основаниях перевезти мужа к себе, в Кишинёв. После отбытия трёх сроков, обошедшихся ему в двадцать пять лет, получалось, что вместе