Через крошечное круглое окошко над нами, утопающее в своде потолка, вот-вот польется солнечный свет. Свечи почти потухли, и в слабом сиянии тлеющих фитилей вокруг нас скользят размытые тени. Воздух пахнет рассветом, а вместе с ним и местная серость просачивается к нам из внешнего мира.

— Я все еще не понимаю, с чего ты взял, что ожерелье у этих пиратов, — говорю я.

— Ксапрарцы славятся тем, что крадут у королевских семей, — объясняет Элиан, подбрасывая палочку лакрицы. — Если откуда-то исчезла драгоценная реликвия, то можно не сомневаться, что ее стащил Таллис Райкрофт и его шайка.

— Даже если так, разве они уже ее не продали? Какой смысл хранить нечто подобное?

— Думаешь, Райкрофт ворует ради выживания? Может, когда-то так и было, но теперь он крадет, только чтобы доказать, что может. Такое ожерелье дает престиж. Для него это скорее трофей, чем сокровище. Очередной артефакт, демонстрирующий его мастерство.

— Если Райкрофт такой мастер, — недоумеваю я, — как ты собираешься его обчистить? Полагаю, он в состоянии заметить, что ты обшариваешь его карманы.

— Захват внимания. — Элиан откусывает от лакричной палочки. — Все смотрят сюда, — он театрально машет рукой, — пока я ворую отсюда. — А второй самодовольно указывает на меня. — Если ты, конечно, сможешь изобразить невинность и не вызвать подозрений.

— А если не получится?

— У меня есть запасной план. — Он достает из кармана маленький флакон с ветвистым узором. — Не такой хитрый, но столь же вероломный.

— Яд? Хранил его для будущей жены?

— Он не смертелен. — Для убийцы Элиан выглядит до странного оскорбленным моим предположением. — И нет, не для жены. — Он молчит, затем поворачивается ко мне с полуулыбкой. — Разве что моей женой была бы ты.

— Будь я твоей женой, выпила бы его добровольно.

— Ха! — Он запрокидывает голову и вновь убирает пузырек в карман. — К счастью, об этом нам беспокоиться не стоит.

— Потому что ты помолвлен?

Элиан застывает:

— С чего ты взяла?

— Ты же принц. Так поступают все королевские особы. Женятся ради власти.

Я вспоминаю Пожирателя Плоти и о том, сколь сладким голосом мать сообщила мне, что выбрала своего лучшего воина для продолжения нашего рода. Вспоминаю ржаво-оранжевую кровь в уголках его губ, когда монстр смотрел на меня со смесью голода и равнодушия. И вспоминаю прошлую ночь на «Саад», когда он назвал меня своей даже в человеческом теле. Внутри все сжимается от беспокойства.

— Для себя я такого не хочу, — говорит Элиан. — Когда я женюсь, во главе всего будет не жажда власти.

— А что же тогда?

— Жертва.

Голос его звучит твердо, как будто он уже смирился с судьбой, а вовсе не гордится своей жертвенностью. Он сглатывает так громко, что застает меня врасплох, и я ерзаю, заразившись его неловкостью.

Элиан опускает взгляд в пол, словно я его разоблачила или он сам раскрылся, о чем теперь сожалеет. В любом случае я понятия не имею, что полагается говорить в столь интимные — слишком интимные — моменты, и судорожно ищу, чем бы заполнить тишину.

— Ты прав. — Я очень стараюсь, чтобы в голосе не отразилась тоска. — Провести с тобой всю жизнь — та еще жертва.

— Ой ли? — Глаза Элиана вновь вспыхивают, и он улыбается, будто и не было этих последних секунд. Просто стирает кусочки прошлого, о которых не хочет вспоминать. — И чего бы ты лишилась?

— Если б вышла за тебя? — Я встаю, возвышаясь над ним, а сама заталкиваю поглубже расцветающее в груди чувство. — Скорее всего, разума.

Я поворачиваюсь и иду прочь из комнаты, а в спину мне летит смех принца. Но даже эта заразительная мелодия не в силах заставить меня забыть выражение его лица в тот миг, когда я упомянула о браке. Меня терзает неуместное любопытство.

В голову лезут самые зловещие догадки, но, думаю, вероятнее всего договорной союз, дабы связать Мидас с кем-нибудь из соседей. Возможно, придворная жизнь да королевские заботы, нежеланные для него, но неизбежные, как раз и давят Элиану на плечи. И я его прекрасно понимаю. Вот и еще одно сходство между нами, которого я сразу не заметила. Глубоко в душе — если предположить, что у меня она есть, — мы с ним не так уж и отличаемся. Королевства накладывают на нас обязательства, которые нам трудно принять. Элиан прикован к одной земле и одной жизни. Я поймана в ловушку кровавого наследия своей матери. И океан взывает к нам обоим. Песней свободы и тоски.

Воровское искусство я освоил в шестнадцать лет, когда провел большую часть года на северном острове Клефтиза. Все там было внове, и это единственное, что я мог сделать, дабы не умолять каждого встречного рассказать мне какую-нибудь историю. Ловкость рук да байки — вот и все их умения. И я жаждал впитать все это.

Тогда и команду мою едва ли можно было назвать командой, а меня — мужчиной, не то что пиратом. После Кая следующим я завербовал Торика, и с его появлением отец предложил корабль, способный выполнить задачу, которую он перед собой поставил, в то время как я настаивал на чем-то, похожем скорее на оружие, чем на судно.

Торика я нашел в его родном королевстве, Антракасе[21], где глубоко под землю уходят шахты, а уголь, точно песня, разносится по ветру, и сразу же заработал его непоколебимую преданность. Но каким бы ни был он прекрасным стрелком и еще лучшим мечником, даже Торику не хватило пороху на жестокость, без которой сирену не убить. Вскоре я понял, что и сам такой же. А значит, должен стать более ловким.

Клефтиз порождает воров, но в большей мере — призраков. Мужчинами и женщинами тут торгуют как скотом, воспитывают из них демонов, убийц и кого только пожелает хозяин. Они подчинены прихотям работорговцев, которые скорее продадут своих же, чем лишатся какой-нибудь безделушки. Их учат быть не только смертоносными, но и невидимыми, способными растворяться в ночи и совершать дела, невозможные при дневном свете.

Я хотел научиться у них всему, а затем, когда на меня накинут королевскую мантию, вернуть им боль и страдания, которые они причинили миру. Сирены оказались не единственным врагом. В людях таилось не меньше зла, и меня поражало, что отец и другие правители не объединились для войны с Клефтизом. Что толку от всеобщего мирного договора, если все королевства сами за себя?

Конечно, Мадрид все изменила. Наткнувшись на нее в Клефтизе, покрытую татуировками и кровью от стольких ран, что трудно было разглядеть лицо, я понял: не все можно исправить. В мире, что так легко порождает убийц, я мог лишь надеяться привлечь их на свою сторону. Убийцы не в силах отменить смерть, но в силах найти новую добычу. Начать причинять совсем иную боль.

Я наблюдаю, как ксапрарцы готовят корабль к отплытию. Эта клефтизская шайка славится тем, что может пробраться куда угодно и уйти с самыми ценными сокровищами. Они мастера маскировки, укравшие столько реликвий у стольких королевских семей, что и не сосчитать. Они бы стали легендой, кабы их не поносил чуть ли не каждый правитель. Было бы легко объявить награду за их головы, но вряд ли кому-то достанет храбрости испытать свои силы в поимке. Преследовать одного из ксапрарцев все равно, что преследовать кого-то из команды «Саад». Равносильно самоубийству. Не говоря уже о том, что ксапрарцы умело крадут не только у королей, но и для королей. Большинство семей не решаются противостоять таким наемникам — вдруг однажды понадобятся их услуги.