общепланетарного. Думаю, всё дело было в деньгах. В СССР деньги продолжали очень много значить (в остальном мире – и подавно), а Гарад уже достиг того уровня общественного и экономического развития, когда деньги стали не нужны. Ну, почти. А в этом случае и само понятие профессионального спорта теряет смысл. К слову, как и понятия профессионального художника, писателя, актёра или режиссёра. Хотя с ними, конечно, ситуация была особая, поскольку деньги они всё-таки зарабатывали. Не все, только «самые-самые», но тем не менее.

Московский «Спартак» победил со счётом три-ноль.

Чёрно-белый телевизор «Рекорд» давал изображение очень среднего качества, но я с большим вниманием и удовольствием понаблюдал за игрой спартаковского вратаря Анзора Кавазашвили. Он и впрямь был не высок по вратарским меркам, но быстр, прыгуч, с отменной реакцией и хорошим видением поля. А вот львовский голкипер Вайда Габор был хоть и выше ростом и в отдельных эпизодах очень хорош, но ниже классом. Как, в целом, ниже классом выглядели и «Карпаты». Хотя, разумеется, встреться наша сборная Кушки с теми же «Карпатами» на поле, счёт был бы разгромным. Не в нашу пользу, разумеется.

Вместе со мной футбол смотрела бабушка Зина, оказавшаяся, в отличие от деда, заядлой болельщицей, а вот дедушка отказался.

– Никогда не понимал, что люди находят в этом футболе, – сказал он. – Двадцать два дурака бегают на поле за одним мячом, а миллионы, глядя на них, переживают так, что хоть святых выноси.

– Двадцать, – сказал я. – Двадцать бегают, а двое больше стоят.

– Вот эти двое, наверное, самые умные. Хотя, если разобраться, тоже дураки. Ладно, смотрите свой футбол, а я пойду пивка попью.

– Две кружки, не больше, – сказала бабушка. – И не вздумай пить водку, всё равно узнаю.

– Ой-ой, – сказал дед. – Какая водка, Зина? Мне на работу завтра.

– Можно подумать, это тебя когда-нибудь останавливало, – проворчала бабушка.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Разговор с дедом. Кофманы. Лазер. Экспедиция

Дед вернулся, когда матч уже закончился. Сел рядом со мной на лавочку, вставил в янтарный мундштук сигарету, закурил.

– Ну, – спросил. – Как тебе у нас? Ты же Алмалык почти не помнишь, маленький совсем был. Воздух здесь, конечно, не очень, прямо скажем. Не курортный. Заводы вокруг, комбинат. Но можно на рыбалку съездить. Хочешь на рыбалку? В Кушке этой вашей, небось, рыбу негде ловить. А здесь Сырдарья под боком!

– В Кушке негде, – сказал я, откладывая книгу. – Там речка только весной речка, к лету пересыхает почти. А здесь нормально, деда. Я с ребятами сегодня познакомился на бассейне. Хорошие ребята.

– Старше тебя?

– На пару лет.

– Курят, выпивают?

– В курении замечены не были, а вот пива мы с ними сегодня попили.

Дед вытащил мундштук изо рта.

– Пива? – шёпотом переспросил он. – Ты что, пьёшь пиво?

– Не пью. Но сегодня был вынужден попробовать…

Я рассказал о выигранном споре.

– Семьдесят пять метров, – не веря своим ушам, повторил дед. – Ты точно мой внук?

– Твой-твой, – уверил я его. – Но тебе придётся ещё не раз удивиться. Причём сильно. Я изменился, деда, и от этого никуда не денешься. И ещё. Мне потребуется твоя помощь…

Коротко, по-деловому, я рассказал ему о гравигенераторе, который намеревался построить здесь же у него в мастерской.

– Понимаешь, деда, – такого ещё никто в мире не делал. – Если получится, это будет такой переворот в науке и технике, что мне не с чем даже сравнить.

– Изобретение колеса? – сравнил дед.

– Пожалуй, близко. Только представь. Если поставить такой антиграв на ракету, она спокойно долетит до Луны на минимуме топлива, а полезная нагрузка увеличится во много раз!

– Или на самолёт, – продолжил мою мысль дедушка. – Или танк. Да на что угодно. Мать честная курица лесная, это же… – он помотал головой, осознавая перспективы. – Родители знают?

– Не говорил. Подумают ещё, что я головой поехал. Одни сумасшедшие вечный двигатель изобретают, а сын решил всех переплюнуть. Гравигенератор! Не, давай потом.

– Так я и думал почему-то. Эх, и попадёт нам на орехи, когда узнают…Ну да ладно. Но почему ты уверен, что получится? Я не помню случая в истории человечества, чтобы тринадцатилетний мальчишка сделал великое изобретение. Да не просто великое, а сравнимое с изобретением колеса.

Нет, не зря всё-таки я часами посиживал в библиотеке Дома офицеров.

– Блезу Паскалю было восемнадцать лет, когда он придумал и сконструировал первую в мире счётную машину. Восемнадцать – не тринадцать, скажешь ты. Ладно. Филу Франсуорту, когда он в тысяча девятьсот двадцать втором году изобрёл электронно-лучевую трубку, без которой невозможно телевидение, было пятнадцать лет. Всего на полтора года старше меня. И потом, – честно признался я. – Я вовсе не уверен, что у нас получится. Но, если не попытаться…

– Перестанешь себя уважать, да? – спросил дед.

– Да.

– Знакомое чувство.

Дед закурил ещё одну сигарету и долго думал, щурясь на зеленеющее над крышей дома вечернее небо.

– Взбудоражил ты меня, внук, – признался он, наконец. – Прямо в молодость вернул. Как будто я снова перед выбором стою: или в тылу остаться по брони, или добровольцем на фронт.

– И каков выбор? – спросил я.

– Конечно, на фронт, – весело сказал он. – Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Рискнём. Только это… давай бабушке и прабабушке твоей тоже пока ничего не рассказываем. Так оно надёжней будет и спокойнее. А то раскудахчутся… Что, говоришь, тебе нужно для этой машины?…

Следующая неделя прошла в трудах. С утра я отправлялся к Кофманам и работал с тётей Фирой. Её аура быстро приобретала прежний цвет и весёлую переливчатость, улучшаясь с каждым днём. Ржавых пятен оставалось совсем немного – на день-два работы. К тому же и сама тётя Фира держала обещание и не курила.

– Какая же это зараза, оказывается, – курево! – охотно делилась она со мной своими мыслями и переживаниями по данному поводу. – Представить не могла, пока не бросила. Хочется! Хочется курить! Это что же, и впрямь наркотик, получается? Который вцепился и не отпускает?

– Он самый, тётя Фира. Я думаю, что никотин – один из самых усваиваемых наркотиков, человек к нему очень быстро привыкает.

– К морфию тоже, как медсестра говорю. Но морфий – обезболивающее сильное и вообще, в состояние эйфории человека погружает. А никотин – нет. Ну, разве что так… чуть-чуть… Но он, как бы это сказать… Не меняет сознание человека, вот!

– Это только кажется. Нет «плохих» и «хороших» наркотиков, тётя Фира. Все плохие. И все приводят человека к одинаковому концу – ранней смерти. Могу дать совет.

– Давай!

– Дышите. Как только сильно захочется курить, сразу начинайте глубоко дышать. Вот так, – я показал. – Живот-грудь – вдох. Грудь-живот – выдох.

– Ну-ка, – она принялась дышать. – Ой, голова закружилась…

– Закружилась – прекращайте, дышите, как обычно. Желание закурить должно почти исчезнуть.