Но она уже знает, в чем дело. Он смотрит на нее и видит, что она знает. Бриджит начинает молча плакать.

Питер оседает на стуле. Кладет локти на колени и бормочет в пол:

– Я никогда не считал, что с тобой легко говорить…

Бриджит падает перед ним на колени и подносит его руку к своему лбу.

– Знаю. Я знаю, что есть то, о чем тебе трудно нам сказать.

Ее слезы падают на тыльную сторону его руки.

Питер шепчет:

– Я не знаю, почему совершаю такие ужасные поступки.

– О, Питер…

Она держит его руки и целует их. Она целует их, чтобы не пришлось поднимать на него глаза. Потом все-таки поднимает их. Питер смотрит на нее, потом – на отца. Его глаза сухие, хотя лицо – маска плачущего человека. Но глаза у него сухие.

– Я помогу полиции распутать кое-какие загадочные события, которые происходили в последнее время в Ланаркшире.

Все остальное он говорит, обращаясь к своему отцу, но Бриджит не слышит этого, потому что знает. Ее сын не вернется. Он никогда больше не вернется домой. Она благодарна за это и в то же время стыдится своей благодарности. «Чтобы пришел ответ на мою молитву, может потребоваться чудо». Чудо было даровано, но не Питеру. Она понимает, что Питер не был заблудшим человеком. Он никогда больше не вернется домой.

На следующий день в газетах пишут, что мужчину и женщину увезли из полицейского участка Гамильтона в три тридцать ночи на заднем сиденье полицейской машины. Женщина закрывала лицо ладонями и как будто неудержимо плакала.

Стоя сейчас на свидетельской трибуне, когда ее сверлят все глаза мира, Бриджит излагает холодные факты – кто был где и когда. Она лишь добавляет один маленький разъясняющий диалог:

– Ты сказал, что не знаешь, что заставляет тебя совершать такие ужасные поступки.

Питер застывает, держа одну руку на своих записях.

– Ты уверена?

– Да, – отвечает она, – уверена.

Он кивает, как будто понимает и прощает ее ошибку.

– Возможно ли, что ты ослышалась и я такого не говорил?

Нет, она так не думает.

Он слегка улыбается.

– Да, понимаю. Но в комнате было полно полицейских, не так ли?

Она соглашается, что так.

Он снисходительно вздыхает, предлагая ей выход.

– Была середина ночи, ты находилась в комнате, полной полицейских; разве не могло случиться так, что тебе послышалось, будто я говорю нечто подобное, или что тебе передали, будто я такое сказал, или что Браун рассказал тебе, что я произнес это еще до твоего приезда, или нечто вроде?

– Нет, Питер, – отвечает она недрогнувшим голосом. – Я слышала, как ты это говоришь.

Никто больше ни разу не упоминает ту реплику. Ослышалась ли Бриджит? Была ли она честнее, чем все остальные, или более эмоционально отнеслась к этой реплике? Или она лжет, нарушая клятву перед Богом говорить правду, совершая ужасный грех, из-за которого ее сына могут повесить, а мир будет спасен от дальнейшего ужасного кровопролития?

Потом встает М. Дж. Гиллис, чтобы подвергнуть ее перекрестному допросу. Он знает, о чем думают присяжные.

– Просто для большей ясности, миссис Мануэль: вы сказали, что слышали, как Питер говорит, что не знает, почему он совершал те ужасные поступки?

– Да. Я так сказала. – Бриджит совершенно в этом уверена. – Питер сказал мне, что не знает, что заставило его совершать те ужасные поступки. Так он и сказал.

– Вы слышали, чтобы он говорил о выдвинутых против него обвинениях? Обвинениях, указанных в ордере?

– Нет. Но один раз он заявил: «Для меня нет надежды».

Гиллис чувствует себя очень неловко, подвергая перекрестному допросу миссис Мануэль. Ее вызвал на трибуну свидетелей ее сын, но это отнюдь не делает ее присутствие менее очерняющим. Он понимает, почему ее вызвали: она достойная женщина, Мануэль показывает присяжным, что происходит из хорошей семьи, но Гиллис все равно чувствует, что ее выставили на публику без какого-либо действенного результата. Гиллис слегка кланяется и говорит миссис Мануэль:

– Большое спасибо.

Больше никому из свидетелей он так не говорил.

Питер снова встает. Он явно раздражен, и Бриджит съеживается. Все в семье боятся вспыльчивости Питера. Домашний тиран, он контролирует дом своими капризами. Все они оценивают его настроение по звуку шагов, по тому, как он поворачивает дверную ручку или наливает себе попить из кухонного крана.

Он не может этого так оставить.

– Почему ты думаешь, что я сказал: «Не знаю, почему я совершал такие поступки»?

Бриджит сбита с толку вопросом и колеблется.

– Э-э… ты имеешь в виду, о чем, по-моему, ты думал, когда это сказал?

– Нет, я о другом. Я имею в виду – почему ты думаешь, что я так сказал?

Вопрос не становится яснее, но Бриджит прекрасно знает, что нельзя переспрашивать его дважды, когда он так щурит глаза и сжимает челюсти.

Она отвечает просто:

– Я слышала, как ты это сказал.

Питер медлит. Кивает, глядя на свои бумаги. Слегка улыбается горькой улыбкой.

Если б они были дома, Бриджит искала бы выход из комнаты. Они не дома, и ей не нужно бояться, но она боится. У нее все переворачивается в животе. Она чувствует, как под мышками копятся капли пота. Ей так хочется убежать, что у нее подрагивают колени.

– Ты слышала, как я это сказал, – теперь он говорит очень громко, – слышала ясно и четко, или просто было мгновение, когда тебе подумалось, что я это говорю?

Голос ее тих:

– Я слышала это, Питер.

«Чтобы пришел ответ на мою молитву, может потребоваться чудо».

Он тяжело кивает:

– Ты слышала это?

– Да.

Он угрожающе приподнимает бровь. Смеется коротким горьким смехом. Качает головой.

Ей отчаянно хочется его успокоить, предложить чая, дать ему денег, чтобы он куда-нибудь сходил, включить радио, чтобы отвлечь его, но они в суде. У Бриджит мелькает мысль, что, может быть, ей больше не нужно его успокаивать. Он не придет домой.

И, как будто ощущая, как она выскальзывает из ошейника, он возвышает голос и делает еще одну попытку:

– Тогда могу ли я выразиться так: ты ясно и отчетливо слышала, как я говорю: «Я не знаю, что заставило меня совершать такие поступки»?

Паника Бриджит усиливается. Она потерялась в море сожалеющих протестантов, а ее сын кричит ей, чтобы она отреклась. И все-таки она говорит:

– Я слышала.