Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молча кивает, видя ее готовность. Приглашает следовать за ним. Провожать их никто не выходит. Скорее всего, Адам и не удосужился предупредить родных, что они улетают. Ей не следует об этом думать. Ей все равно. Просто почему-то печально сейчас смотреть на остающийся позади в окне красивый светлый дом на берегу океана. Грустно думать о том, что она больше никогда его не увидит. Да, она никогда больше сюда не вернется. А жаль… Это место действительно сделало ее другой. Они едут в тишине на том же багги, на котором приехали. Путь в аэропорт кажется намного более быстрым.
В полете они тоже почти не говорят. Адам проводил ее до зоны в хвосте самолета, где можно прилечь, а сам остался впереди, сразу погрузившись в чтение каких-то документов. Ника долго лежала, отвернувшись к иллюминатору. Между ног саднило, а внизу живота крутило. Вчера ночью Адам, конечно же, не ограничился одним разом. Они делали это опять и опять. И с каждым новым их сближением он был все более смелым и требовательным, о чем красноречиво свидетельствовали ее физические ощущения сейчас, но в процессе она была так поглощена его страстью, что не чувствовала никакой боли и дискомфорта.
Должно быть, она заснула, потому что на подлете к Таифу ее разбудила стюардесса, любезно предложив чай или кофе. Адам ожидаемо был в кабине пилота — и оставался там до самой посадки. Внутри еще больше засвербело. Нервное напряжение, отпустившее на Сокотре, снова вернулось, стоило шасси коснуться посадочной полосы.
До дворца они ехали в кортеже, но в своей машине. Он за рулем, она-рядом… Ника не проронила ни слова, и он молчал. Что это? Напряжение или разочарование? Этим мыслям не удалось развиться в ее голове, потому что то, что Ника увидела перед собой, заставило ее громко воскликнуть и закрыть рот руками от шока.
— Что… что это такое? — тихо, дрожа всем телом прошептала она.
Адам молчал, невозмутимо направляя машину в направлении того, что осталось от его прекрасного и помпезного дворца.
На его месте сейчас была груда обломков. Огромная, как гора. В руины было превращено всё…
— Адам… Шейх Адам… Что случилось? — продолжала Ника, пораженно переводя взгляд то на мужчину, то на ужасающий вид, к которому они приближались.
Краем глаза заметила, что сопровождавшие их машины замедлили ход и вовсе отстали. Они въехали на территорию дворца в гордом одиночестве. И Ника теперь уже совершенно не представляла, что и подумать…
Машина тормозит. Он все так же молча выходит и через мгновение открывает ей дверь.
Ника подрагивает, все еще пораженно взирая на руины.
— Что… Что это… — снова тихо говорит она, уже и не надеясь получить ответ на свой вопрос….
— Это то, Ника, что есть моя жизнь. Ее реальный вид. Реальный облик. Развалины. Пустота. Уродство. Пыль. Всё, что ты видела — иллюзия. Неправда. Фальшь, которой прикрыта ужасающая правда. Правда моего отчаяния и боли от ошибок, исправить которые уже нельзя. Вот что только у меня и было. Вот чем я жил… А потом, — он делает паузу и смотрит на нее так пронзительно, что дух захватывает, — в этом королевстве кривых зеркал появилась ты… Я стою перед тобой, Ника. За моей спиной разрушенный дворец, прах. Он мне не нужен. Ничего не нужно, — протягивает ей руку, — если ты готова пойти со мной дальше и отстроить на развалинах наше совместное будущее… — снова пауза, а в голосе дрожь, — я бы хотел сказать, что тогда бы я был самым счастливым мужчиной на свете, но не смогу так сказать. Потому что слишком много боли и бессилия будут всегда со мной, но… Если вдруг…
— Что это означает? — ее зрачки расширены, — где все? Где все те люди, которые здесь жили?
— Отпустил по домам, выплатив щедрые отпускные. Кто-то уехал в мой дворец в Химьярите…
— Харамлик? — спрашивает она, тут же ругая себя за слабость.
Адам чуть заметно улыбается, печально.
— Он мне больше не нужен, Ника… «Люди выращивают в одном саду пять тысяч роз… и не находят того, что ищут».
— А ты… Нашел? — спрашивает, еле сдерживая слезы.
— Я — нашел… И готов ко всему, Ника… Вот я, перед тобой, какой есть, — расставляет руки, — на обломках своей жизни. Пустой и бессмысленной. До последнего не знавший, что такое любовь. А теперь. Теперь я знаю… И я готов не только обладать, я готов отпустить, если ты того хочешь. «Если любишь цветок — единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звезд, — этого довольно: смотришь на небо — и ты счастлив. И говоришь себе: «Где-то там живет мой цветок…»
Ника закрыла глаза. Не просто закрыла. Зажмурилась. Почувствовала, как его тело снова стало близко-близко. Он нежно провел по ее лицу руками, тяжело выдохнул.
— И ты уверен, что это любовь? — снова сомнения, страх, отчаяние на кончиках ее ресниц, в опасливом взгляде украдкой.
— Отец говорил мне, что мужчины семейства Макдиси понимают, кто их истинная любовь с первого взгляда. Раз и навсегда. Вот такая кара, — усмехнулся, — иметь возможность иметь весь мир — и стать рабом одной-единственной.
Ника чуть заметно улыбается.
— И ты — мой раб? — трогает теперь сама его лицо.
— А ты не чувствуешь? — берет ее руку, целует кончики пальцев, — ты играешь на моей душе повиртуознее, чем на своей виолончели. Ты приручила меня, Ника. Сам не понял, как это произошло, но… это мактуб. И только тебе решать, что скрыто в этом слове — мое бесконечное одиночество в страдании от неразделенной любви или… — снова пауза, снова затаенное дыхание, — жизнь вместе. Непростая, но… Какая есть…
Глава 27
Спустя десять дней
Венеция, Италия
Адам заcтегивает пуговицу за пуговицей на шикарной льняной рубашке цвета мокрого асфальта. Тут же ловит ее отражение в зеркале через плечо. Его взгляд вспыхивает, приобретает более глубокие, насыщенные оттенки. Она видит это даже в отражении. Чувствует, как его глаза жадно царапают стройные параллели ее точеных ног, прикрытые черным мини. Да, она знает, платье крайне эффектное. Закрытое под горло сверху. Зато низ заканчивается чуть ниже бедра. Шикарно, пусть и смело. Правда, когда рядом такой самец, бояться приходится разве только его самого. Но этот страх, наоборот, щекочет нервы Ники, будоражит.
Адам замечает, что она успела подвести глаза черной сурьмой, стреляя в него подобно кошке, усмехается многозначительно.
— Ты сегодня плохая девочка?
