мне совсем не было грустно. Мне казалось, что эта музыка была написана специально для меня, вроде как письмо, которое мне написали очень давно, на каком-то особенном языке без слов, и которое я наконец прочел, уловив каждую мысль, каждый нюанс, каждое движение души. Клянусь вам, я не хвастаюсь, у меня действительно возникло ощущение, что эта музыка была предназначена для меня. Ну, может, не для меня одного, но, во всяком случае, не для всех, или, быть может, для каждого в отдельности. Я не смог бы пересказать то, что она мне говорила, но, по-моему, я все понимал. И чувствовал благодарность.

В течение всего концерта я не сводил глаз с Полин, а она исполняла один номер программы за другим, словно завороженная музыкой. Всю мою жизнь, сам того не зная, я ждал, когда окажусь в этом зале, чтобы увидеть ее, такую красивую, чтобы услышать ее игру, чтобы пережить это мгновение, это дивное мгновение. А началось все однажды утром, в лицее, в гостиной для девочек, с шарика для пинг-понга. Никогда бы не смог себе представить, что у этой истории будет такое продолжение.

А потом концерт кончился. Оркестр отыграл последние ноты, музыканты разом встали, чтобы приветствовать публику, которая им бурно аплодировала. Они подошли к авансцене под крики «браво», и Полин показалась мне еще прекраснее. Сидя в полутьме, я пытался встретиться с ней взглядом, и в то же время боялся, что она меня узнает: на ней платье от известного кутюрье, а на мне уцененный костюм из отдела готовой одежды, и притом еще мятый. У нее – корона блестящих черных волос, у меня крашеные лохмы. Только что я был на седьмом небе, а сейчас вдруг почувствовал себя ущербным и жалким. Но наши с ней взгляды так и не встретились. Она избегала смотреть на публику, вероятно от застенчивости. Мне бы хотелось подойти к сцене и поднести ей розы, как люди подносили другим музыкантам, но у меня ничего не было с собой, даже какого-нибудь завалящего подарка, я совсем об этом не подумал. Да, с правилами хорошего тона у меня плоховато, надо будет вызубрить наизусть пару учебников.

Музыканты ушли за кулисы, и зал понемногу опустел. Я с трудом поднялся с кресла, настолько меня переполняли эмоции. Мама в таких случаях говорит: «задница приросла к стулу» – вряд ли можно лучше описать это состояние. Я бы мог просидеть так несколько дней, не двигаясь. Концерт снова звучал в моей голове, адажио, анданте… Но музыку грубо прервал голос билетерши:

– Prego, signore… Tutto bene?[23]

– Si, si… bene, bene[24].

Лучше и быть не могло. Однако по ее глазам я понял, что мне надо как можно скорее выйти из зала. Я встал и направился к дверям, но перед тем, как выйти, в последний раз окинул взглядом зал: опустевшие ложи, сверкающие золотом, с их изящными креслицами, между ярусами лож – гирлянды бра под белыми абажурами и портреты великих людей, а на потолке – громадная фреска цвета лазури, похожая на небесный свод. Я хотел проникнуться этим, чтобы потом вспоминать всю жизнь.

Билетерша на безукоризненном французском языке уверила меня, что музыканты выйдут через главный вход, поэтому я сел на лестнице перед дверью и стал спокойно ждать. Было около шести – в это время дня солнце клонится к горизонту, и свет становится мягче. Дышалось легко, в общем, погода была чудесная. Я чувствовал себя на удивление хорошо. Я забыл, что счастье может захватить вас вот так, внезапно, на каменных ступеньках, нагретых солнцем, когда вы смотрите на проходящих мимо туристов и ждете самого замечательного свидания, которое вам когда-либо назначали.

Но счастье часто бывает недолгим: эту мрачную поговорку моя мама повторяет по нескольку раз в день, и время от времени ее правота подтверждается жизнью. Потому что – предпочитаю сказать об этом сразу, не стану понапрасну держать вас в напряжении, – Полин так и не появилась. Я ждал ее больше часа, мимо меня прошло множество музыкантов, то группами, то парами, а порой и поодиночке. Они были уже не в шикарных костюмах с бабочками и вечерних платьях, а в джинсах или шортах и мини-юбках, иногда даже с вьетнамками на ногах, но их легко было распознать, потому что все они несли с собой футляры с инструментами, либо в руке, либо на ремне через плечо.

Через час с четвертью лестница обезлюдела, и тогда я стал всерьез беспокоиться. Билетерша, которую я нашел в вестибюле, сказала, что в театре никого не осталось, и двери сейчас закроют. Я стал возмущаться, объяснил, что жду кое-кого, что я внимательно следил за выходящими, но ее среди них не было, это участница концерта, так что раньше или позже, но она непременно должна выйти! Билетерша заверила меня, что в здании театра не осталось ни одной живой души. Я мгновенно впал в беспросветное уныние. Получается, Полин прошла мимо меня, а я ее не видел? Как же я мог? И с другой стороны, как она могла пройти и не заметить меня? Непостижимо. Меня вежливо попросили покинуть помещение, и я понял, что ничего другого мне не остается.

Теперь моей единственной надеждой был клочок бумаги, лежавший у меня в кармане: перед отъездом Полин написала на нем телефон друзей, у которых собиралась жить в Венеции. Побродив наугад, я нашел телефонную будку. Аккуратно, не спеша набрал указательным пальцем номер. Я жутко дрейфил, потому что, если бы номер оказался неправильным, я потерял бы последний шанс встретиться с Полин в Венеции. На другом конце провода раздался гудок, я почувствовал, как у меня участился пульс. Возьми, возьми, возьми трубку, тихо повторял я. Мне было так паршиво, что я уже начал говорить сам с собой, как старый маразматик. Лишь бы это была квартира, где остановилась Полин. Лишь бы она уже была дома, лишь бы она внятно объяснила мне, в чем дело, я не жду извинений, я просто хочу понять… И – безумная идея! – пусть бы она предложила мне встретиться и поужинать вместе. Я еще верил в такую возможность, хоть и слабо. Минуты шли, я слышал только длинные гудки. Никто не подошел. Я медленно повесил трубку, на меня вдруг навалилась смертельная усталость. Слишком много событий для одного дня.

Я стал бесцельно бродить по улицам Венеции. Теперь все эти каналы, площади, церкви уже не казались мне такими красивыми, они нагоняли на меня тоску, как в песне Азнавура «Грустная