Чудесная майская погода за окном только ещё больше меня угнетала, словно издеваясь над моим отчаянным состоянием своими весело щебечущими птицами, тёплыми лучами солнца и расцветшими деревьями, каким-то образом пережившими все эти бесконечные бомбежки и пулемётный огонь. Только вот сейчас эта свойственная одной природе победа жизни над смертью была попросту отвратительна мне в своём непоколебимом, гордом величии, потому что где-то совсем рядом кто-то выслеживал Эрнста, чтобы убить его. Американцы слушали внизу свой джаз, в то время как я лежала в своей кровати без малейшего желания пошевелить и пальцем.

Не знаю даже, который сегодня был день, потому как они все давно слились для меня в один бесконечный, когда агент Фостер снова постучал в мою дверь.

— Миссис Фридманн? Как вы себя чувствуете сегодня?

— Хорошо, — машинально отозвалась я. В своём угнетённом полузабытье, в котором я пребывала в последнее время, я вообще больше ничего не чувствовала.

— Мне нужно, чтобы вы кое-что для меня подписали.

— Да, конечно.

Я заставила себя подняться с кровати и села на край. Агент Фостер последовал моему примеру и присел рядом, передавая мне бумаги, что держал в руках.

— Вот ваш новый американский паспорт, миссис Фридманн… Или мне стоит вас теперь называть миссис Розенберг?

Улыбка, игравшая у него на лице, была похожа на улыбку родителя, вручавшего ребёнку его первый рождественский подарок.

— Решили официально сделать меня еврейкой? — я даже выдавила из себя вежливый смешок, изучая документ.

— Да, вас и вашего супруга. Во всех официальных документах вы записаны как еврейские беженцы, всё это время жившие в Берлине по поддельным документам. Ваше новое имя — Эмма Розенберг, ваш возраст мы оставили тем же — двадцать пять…

— Мне двадцать четыре. Мой день рождения в декабре, — поправила я его.

— Всё верно, я просто имел в виду, что всю основную информацию мы оставили прежней, чтобы вам не пришлось запоминать уж слишком много ненужных деталей. Пожалуйста, поставьте свою подпись вот здесь, под вашей фотографией… Прекрасно. А теперь вот здесь, это ваша иммиграционная форма… Очень хорошо. И ещё подпишите также вот этот документ. Это соглашение с ОСС о неразглашении информации. Я могу оставить вам его прочитать, но вкратце здесь говорится о том, что вы ни с какими гражданскими лицами в будущем не станете делиться вашими связями с нашим офисом. Ваш муж по прежнему будет работать на нас в Нью-Йорке, но как вы должно быть понимаете, всё это должно храниться в строжайшем секрете.

— Конечно, я всё понимаю. — Я поставила свою подпись под документом, где он мне указал.

— Вот и всё. — Агент Фостер снова улыбнулся, но с места не поднялся, а только прочистил горло, намеренно медленно убирая документы в папку, с которой пришёл.

— Вам что-нибудь ещё от меня нужно? — спросила я, заметив его несколько нервное состояние, крайне ему несвойственное.

— Да, хм… — Он облизнул губы и отвёл взгляд, словно не находя в себе сил смотреть мне прямо в глаза. — Я подумал, вы хотели бы узнать… Генерала Кальтенбруннера сегодня арестовали.

Я думала, что давно уже приготовила себя к тому, чтобы в ближайшее время услышать эту фразу от кого-то из них, но как оказалось, что я себя явно переоценила. Лёгкие вдруг наотрез отказались принимать в себя воздух.

— Вы в порядке? — агент Фостер озабоченно тронул моё плечо.

Я только закачала головой, не в силах произнести хотя бы что-то внятное. «Всё теперь позади… Ничего плохого больше не случится… Мне больше не о чем беспокоиться…» Они все лгали мне всё это время. А теперь они убьют моего Эрнста, а меня в это время будут отвлекать радужными обещаниями новой беззаботной жизни, как плачущего ребёнка конфетой.

— Давайте-ка я принесу вам воды.

Я молча посмотрела на стакан, что он для меня налил и наконец подняла на него глаза.

— Что вы собираетесь с ним сделать?

— Ничего. Он предстанет перед международным военным трибуналом вместе с остальными военными преступниками.

— О, Господи! Тот человек сейчас с ним! — я в ужасе закрыла себе рот рукой, вспомнив жестокую ухмылку сержанта Мак-Махона и его безжалостное упорство, с которым он выслеживал Эрнста. Агент Фостер объяснил мне раньше, что эта одержимость сержанта была ничем иным, как личной вендеттой: его брата расстреляли в лагере для военнопленных согласно одному из указов, принятых в конце сорок четвёртого. «Указ Пуля», предписывающий расстреливать всех союзных парашютистов, сбитых над нашей территорией, был инициативой Гиммлера, против которой Эрнст не раз высказывал свои протесты, но американский сержант никак этого знать, естественно, не мог, и соответсвенно винил в смерти брата того, кто в его понятии был в его смерти повинен — шефа РСХА, а не рейхсфюрера Гиммлера.

— Не волнуйтесь, Мак-Махон ничего ему не сделает.

— Откуда вам знать?!

— Мы же не гестапо, мы людей не мучаем.

Только вот я ему не верила. Ни единому слову. Слишком много раз мне тут уже лгали, и я окончательно потеряла веру в их искренность.

— Вы всё лжёте! Вы его замучаете и убьёте, я же знаю!

Я забилась в самый дальний угол кровати и свернулась в клубок, спрятав лицо в подушке. Даже совместные усилия агента Фостера и Генриха, только что вернувшегося из госпиталя после перевязки, не смогли остановить моей истерики. У меня так безумно болело сердце, что я даже не заметила физической боли; позже тем днём у меня начались роды.

* * *

— Поздравляю! У вас здоровенький красавец-малыш! — Улыбающийся военный врач, одетый в униформу под белым халатом, вручил мне мой драгоценный свёрток, завёрнутый в одеяло.

Глядя в большие, серьёзные глаза моего новорожденного сына, я поймала себя на том, что по-настоящему улыбалась впервые за долгое время. У меня дыхание перехватило, как только я увидела эту миниатюрную копию человека, которого я любила больше всего на свете, и я даже рада была, что от меня малышу, похоже, не досталось ни чёрточки.

— Уже знаете, как назовёте? — поинтересовался доктор.

— Да. — Я недоверчиво потрогала крохотную ручку ребёнка. — Эрни. Эрнст Фердинанд.

— Да ему президентом суждено стать в один день, с таким-то именем! — добродушно пошутил врач. — Я скажу вашему главному, чтобы выписал ему свидетельство о рождении.

— Спасибо, — машинально отозвалась я, не в силах оторвать взгляд от своего новорожденного.

— Мне позвать вашего мужа?

— Да, конечно.

Генрих, всё это время прождавший у двери и вскакивающий каждый раз, как доктор оставлял меня на своего ассистента и выходил в коридор, чтобы выкурить сигарету, нерешительно переминался на пороге, пока военврач не подтолкнул его легонько в мою сторону.

— Не бойтесь так, это же просто ребёнок. Он вас не укусит, — подшутил доктор над его нерешительностью.