не мог тянуться долго; к 1881 г. 575 разделов «Рассвета» уже были готовы к публикации, а это было всего лишь избранное из большего объема работы. Мы, скорее всего, не ошибемся, предположив, что, как только Ницше выпадал удачный день, он тут же брался за перо.

2

В разделе 3 книги «Человеческое, слишком человеческое» заявлена перемена метода, с помощью которого Ницше намерен вести исследования:

«Оценка незаметных истин. Признаком высшей культуры является умение ценить маленькие, скромные истины, найденные строгими методами, более высоко, чем выигрышные и ослепительные заблуждения, обязанные своим происхождением метафизическим и художественным эпохам и людям».

Природа проблемы, подлежащей этому отличному от других исследованию книги «Человеческое, слишком человеческое» и двух ее приложений, представлена в разделе 10:

«Как только религия, искусство и мораль будут описаны таким образом, что их можно будет сполна понять без допущения метафизических вмешательств… прекратится сильнейший интерес к чисто теоретической проблеме вещи-в-себе и «явления». Ибо… через религию, искусство и мораль мы не касаемся «сущности мира в себе»; мы находимся в области «представлений», и никакая «интуиция» не может увлечь нас дальше».

Осознание сути проблемы влечет за собой решение той «задачи», перед которой стоят Ницше и остальное человечество:

«С тех пор как утрачена вера в то, что Бог правит судьбами мира… человечество само должно ставить себе вселенские, объемлющие всю землю, цели… Если человечество не хочет погубить себя сознательным подчинением такому универсальному правилу, оно должно в первую очередь достичь беспрецедентного знания предварительных условий культуры как научного мерила для всемирных целей. В этом состоит огромная задача великих душ [Geister] наступающего века» (ЧС, 25).

Как приступить к решению этой проблемы и этой задачи? Ницше говорит, что «Человеческое, слишком человеческое» посвящено «образу человеческого, слишком человеческого – или, согласно заученному выражению, психологическому наблюдению» (ЧС, 35). Сразу же он поясняет, что именно понимает под психологией и почему психологическое исследование может помочь объяснить мир в неметафорических терминах:

«Психология – это наука, которая углубляется в происхождение и историю так называемых моральных чувств. [Пауль Рее писал в своем «Происхождение моральных чувств»: «Моральный человек стоит не ближе к интеллигибельному (метафизическому) миру, чем физический человек]». Это положение, отвердевшее и отточенное под ударами молота исторического познания, в некоем отдаленном будущем, возможно, послужит топором, который подсечет корень «метафизической потребности» человека.

Станет ли это больше проклятием, нежели благословением, – кто может ответить на это? Но в любом случае это будет иметь самые значительные последствия, одновременно и плодотворные, и страшные, обращенные к миру тем двойным ликом, который присущ всем великим прозрениям» (ЧС, 37).

Человечество гордится своими «моральными чувствами», потому что они представляются надежными гарантами вторжения «высшего мира» в низший: если наши представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, не от Бога, тогда откуда они? В первом разделе (процитированном в главе 5) Ницше высказал свою версию: «хорошие» качества – это сублимированные «плохие». «Плохое» качество, продолжает он свое исследование, – это воля к власти, и далее задает вопрос: какие хорошие качества могут объясняться сублимацией воли к власти? Такой подход возник у него благодаря знанию Греции:

«Художники Греции, например трагики, поэтизировали с целью покорить; все их искусство немыслимо вне контекста состязания: добрая Эрида Гесиода – честолюбие – придавала им крылья» (ЧС, 170).

«[Греческие философы] обладали непоколебимой верой в себя и свою «правду», и с ней они опрокидывали всех соседей и предшественников; каждый из них был ярым и воинственныим тираном… каковым желал стать каждый грек… Деятельность законодателя – это еще более сублимированная форма тирании» (ЧС, 261);

и знанию психологии Вагнера:

«Влияние, несравнимое влияние – как? над кем? – с той поры стало вопросом и запросом, неотступно занимающим его ум и сердце» (MV, 8).

Теперь определимся, что из идей Ницше относительно власти является новшеством, а что не более чем подтверждением высказывания Гоббса: «Я полагаю общей склонностью человечества непрестанную и неуемную жажду все большей власти, что прекращается только со смертью». Вряд ли возникает сомнение в том, что жажда власти в той или иной степени является естественной потребностью человека или что часто она удовлетворяется довольно скромными масштабами. Этот очевидный факт не слишком заботил Ницше, хотя сама его очевидность являлась подспорьем в достоверности его философии. Его больше интересовала вероятность того, что действия и ощущения, казалось бы не имеющие к жажде власти никакого отношения, на самом деле были ею подсказаны. Для Гоббса власть означает политическую власть, которая в конечном итоге сводится к грубой силе; для Ницше власть – это психологическая потребность, которую человек стремится удовлетворить косвенными путями, если прямое удовлетворение претит им. Такая концепция сродни той, что воплощена в персонаже Диккенса по имени Урия Гип:

«Отец стал могильщиком ценой своей скромности. «Будь смирен, Урия, – говорит мне отец, – и ты преуспеешь. Это то, что всегда вбивали в школе в тебя и меня; это то, что срабатывает наилучшим образом. Будь смирен, – говорит отец, – и ты преуспеешь». Дела у меня и впрямь недурны… Я и теперь смирен, мастер Коперфильд, но обладаю кое-какой властью».

Урия задуман как сознательный лицемер, ханжа, и Диккенс не верит, что все человечество фальшиво; Ницше тоже не считает, что все человечество сознательно практикует ханжество. Но та мысль, что видимость самоуничижения Урии на самом деле является средством достижения кое-какой власти, то есть противоположностью того, чем кажется, повторяет мысль, заложенную в афоризме Ницше:

«От св. Луки, 18: 14 исправленное: Унижающий себя желает возвыситься» (ЧС, 87). (У Луки: «…унижающий себя возвысится».)

«Человеческое, слишком человеческое» не делает каких-либо обобщений относительно происхождения человеческих качеств из желания властвовать; оставаясь верен своему новому методу, Ницше просто исследует частные случаи. Он допускает, что благодарность может быть рафинированной формой мести (ЧС, 44); что слабые и страдающие могут желать пробудить сочувствие, потому что это дает им ощущение, что, несмотря на свою слабость, они «обладают хотя бы одной формой власти: властью причинять боль» (ЧС, 50). То, что справедливость является одним из «реально существующих» хороших качеств, как он некогда говорил Давиду Штраусу, можно понимать как соглашение между силами, обладающими приблизительно равной властью (ЧС, 92); что те, кто дает бесплатные советы, поступают так с целью распространить свою власть на тех, кому они советуют (ЧС, 299); что дразнить означает выставлять напоказ власть над тем, кого дразнишь (ЧС, 329); что приобретение знаний сопровождается чувством удовольствия, потому что оно одновременно сопровождается