— Дай угадаю, ты тоже влюбилась в человека, и папочка был против?

Кьяна с шумом отодвигает чашку и поднимается. У нее такой вид, будто она готова мне врезать, но вместо этого она просто выдыхает:

— Нет, я отказалась поддержать его во мнении, что люди это только грязь под ногами.

Она разворачивается и собирается уйти, а мне становится стыдно. Потому что в последнее время я привык обвинять всех и вся, кроме себя. Поэтому я обхожу стойку, удерживаю ее, положив руку на плечо, и прошу:

— Расскажи мне, что случилось.

Кьяна раздумывает секунду, потом все-таки кивает и возвращается на место. Очевидно, что пришла она сюда ради этой истории, а мне становится интересно, какое отношение к этому имею я или Мэйс.

Она делает глоток льяри и только после продолжает:

— Нам с тобой очень повезло. Мы не только родились въерхами, но и в семьях, обладающих большим влиянием. Я же с детства принимала это как должное: дорогие подарки, игрушки, одежда на заказ, лучшие репетиторы, коучи, индивидуальные тренировки… Любые желания! Еще бы, единственный ребенок четы М’эль. Дочь. Родители очень любили меня, особенно отец, поэтому у меня было все, что я захочу. Точнее, у меня все появлялось даже раньше, чем я успевала о чем-то задуматься. Единственное, что меня расстраивало — что отец больше занят политикой, а мама саморазвитием и собственным благотворительным фондом. Но даже это в то время мною воспринималось как норма. Для меня было нормой, что я провожу больше времени с людьми, чем со своей семьей.

— С людьми? — уточняю я.

— Скажешь, в отцовском доме нет прислуги? У вас разве не было няни? Управляющего домом? Садовника? Горничных?

— Конечно, были и есть.

Представил, как Диггхард К’ярд сам застилает постель, и фыркнул.

— Но им запрещено обращаться к кому-либо из въерхов первыми. Свою няню я практически не помню, а вот няня Джуборо была тихой и незаметной, его тенью.

— И тебя это не напрягало? — воинственно интересуется Кьяна.

— Раньше нет. Как видишь, у всех была своя норма.

Пока я не встретил Мэйс. Но дело было не только в ней, а, например, в малышке Тай. Она ничем не отличается от маленькой въерхи, точно такая же милая, открытая миру девочка, которая, к сожалению, большую часть своей жизни провела в лачуге. Или взять хотя бы официанток из «Бабочки». Они всю ночь проводят на каблуках, носят тяжелые подносы и прислуживают въерхам, но все равно умудряются шутить и смеяться.

— А сейчас? — Голос Кьяны возвращает меня в реальность, и я смотрю ей прямо в глаза.

— Сейчас я отношусь ко многому по-другому. Но сейчас я живу почти как человек.

— Это неправда, Лайтнер. Ты никогда не станешь человеком. Никогда не перестанешь быть К’ярдом. С людьми не заключают контракты парфюмерные компании, рекламу с ними не крутят по всем каналам, их не назначают управляющими элитных ночных клубов, не требуя опыта работы.

Теперь льяри горчит на языке, потому что слова Кьяны попадают в самое больное место. В сердце. В мои сомнения.

Что без отца я никто.

— Ты вроде хотела мне рассказать о том, как ушла из дома, а не в очередной раз ткнуть мордой в песок, — напоминаю я. — И ты неправа насчет людей. Они могут попасть на все каналы, если начнут полоскать грязное белье какого-нибудь въерха.

Кьяна сердито сверкает глазами, причем даже не в переносном смысле, потому что ее зрачки растягиваются. Тем не менее продолжает она спокойно.

— Когда я была малышкой, я большую часть времени проводила со своей няней и с нашим шеф-поваром. Мне очень нравилось помогать ей с украшением пирожных или закусок. Так как отец выполнял любой мой каприз, то к моему странному хобби относились со снисхождением. С людьми мне было даже интересней, чем с въерхами, потому что в них не было этой снисходительности, чопорности. Они казались мне более свободными. Ключевое слово здесь — казались.

Кьяна судорожно вздыхает и делает еще один глоток льяри, а я только замечаю, что проглотил сэндвич и не почувствовал его вкуса.

— Ее звали Эрин, — в противовес нашему серьезному разговору, подруга улыбается, будто вспоминает что-то приятное. Или кого-то очень близкого. — Она всегда была очень солнечной. Всегда находила правильные слова, даже когда я злилась или расстраивалась. Говорила, что если выплакать обиду или прокричать злость, то они уйдут и не будут меня мучить. И я действительно никогда долго не плакала, рядом с ней я всегда смеялась. Она не заменила мне мать или что-то вроде этого, но стала мне лучшим другом.

Что-то мне подсказывало, что у этой истории несчастливый конец, но от комментария я удержался.

— Мне было тринадцать. Помимо Эрин у меня появилась другие друзья. Въерхи. Я больше времени проводила с ними, и не заметила того, что должна была. Однажды я пришла домой, и Эрин меня не встретила. Когда я поинтересовалась у родителей, почему, оказалось, что он ее уволил. Выгнал без пособия и рекомендаций. Причина? Причина тоже была простой. Недостойное поведение. К нам часто приходили друзья отца, его партнеры по бизнесу, и Эрин отказала одному въерху. Он отказа не принял и попросту ее изнасиловал в нашем же доме. Но так и остался партнером отца, а Эрин… Мою милую Эрин выгнали на улицу!

Я готов хоть прямо сейчас найти этого урода и съездить ему по физиономии. Потому что на месте Эрин могла оказаться любая девушка. Одна из моих подчиненных в «Бабочке». Или сама Мэйс. Эта мысль особенно заставляет сжимать челюсти. Потому что случившееся с Эрин ничем не лучше падения в океан.

Кьяна всхлипывает и запрокидывает лицо вверх, чтобы не расплакаться. Но я тянусь к ней, сжимаю ее ладони в своих и говорю:

— Не сдерживайся, Кьяна. Боль нужно выплакать.

И плотину под названием «невозмутимая Кьяна» срывает, она плачет, а я ее обнимаю. Хар меня убьет, по крайней мере, за то, что расстроил его девушку. Но Кьяна не только его девушка, она мой друг.

— Ты пыталась ее найти?

— Я нашла ее, Лайтнер, — всхлипывает она. — Не сразу, потому что не знала про насилие. Родители выставили все так, будто была виновата сама Эрин. Я не поверила, нет, но мне было стыдно за их поступок… За то, что они ее обвинили. Мне было настолько стыдно, что я долгие годы оттягивала свой к ней визит. До тех пор, пока не стало поздно. Эрин несколько лет проработала в городской школе на Тринадцатом, но ее здоровье подорвала вся эта ситуация и жизнь в не самом благополучном районе. Она умерла два года назад. Об этом мне рассказал ее муж. Он тоже работал водителем отца, и попал под раздачу вместе с Эрин. Но они не стали выступать на шоу, не стали переходить дорогу могущественной семье М’эль.

Последние слова она выдает с какой-то злостью и отвращением.

— Я их понимаю, Лайтнер, — говорит она, отстранившись. — Тех людей в прямом эфире. Не думаю, что они приходят на эти шоу, чтобы урвать пару минут собственной славы. Считаю, что они ищут справедливости.