узнаёт, что Кристина станет матерью. Питер заподозрил в этом что-то неладное, но на этом его размышления и закончились, он не хотел вникать в гущу проблем, касающихся девушки, которая, скорее всего, уже никогда не появится в его жизни в виде полноценного субъекта. И он обрадовался такому стечению обстоятельств, ему уже не нужно было как-то объясняться перед девушкой, да он и не стал бы этого делать ввиду многих причин. Груз ответственности спал с плеч, пускай он был и не таким тяжёлым, но иногда давал о себе знать. Теперь же всё былое кануло в небытие.

— Спасибо! Но это ещё не конец, у меня есть ещё одна отличная новость! В честь этого замечательного события приглашаю вас, друзья мои, в эту субботу на грандиозную вечеринку, которая состоится в шесть часов вечера в моём особняке, — Генри попытался спародировать конферансье, но вышло у него это на редкость неудачно.

— Я пас, — сразу же отказался Питер, обосновав это тем, что уже достаточно давно не посещает мероприятия подобного рода.

Генри, устав так долго стоять, присел на стул, отчего тот едва не развалился:

— Что-то я тебя не узнаю, Питер. Раньше ты был бы первым, кто без сомнений принял бы приглашение. Мало того, ты был тем, кто и устраивал эти шумные, пошлые и многолюдные вечеринки, — Генри произнёс последние слова так, будто прикоснулся к чему-то липкому и слизкому, вызывающему у него отвращение. — А что сейчас изменилось? Ты стал взвешивать и обдумывать свои решения? Я этому не поверю. Видимо, у тебя просто планы на этот день, а мне пытаешься преподнести всё так, будто ты сходил в церковь и тут же стал безгреховным, сдержанным и скромным человек, — это может вызвать только смех, — обижаясь, фамильярничал Генри.

— И что ты хочешь мне этим сказать? Для меня эта саморастрата осталась в прошлом. Пошлые, говоришь, они были? А как сейчас развлекаетесь вы, взбитые сливки общества? — Питер опёрся ладонями об стол, стоявший около Генри, и наклонился в его сторону. — Дай предположу: слушаете Бетховена, Вагнера, Чайковского, Верди, Штрауса и Стравинского, наслаждаясь звуками их музыкальных произведений, оседлавших время. А нет, ошибся, описав сначала то, что вы делаете под конец. Ведь изначально вы, титаны мыслей и сверхчувствительные натуры, скромно расхаживаете по гостиной, увешанной репродукциями картин Моне, Пикассо, Ренуара, Рембрандта, Гогена, Густава Климта, Мунка, Матисса, удивляясь тому, как можно перенести непереносимое на холст с такой точностью и драматичностью. После чего, насладившись визуальным искусством и получив заряд мечтательности, вы отправляетесь в библиотеку побыть в раздумьях за чашечкой кофе, попутно пролистывая книгу. Вы мните себя интеллигенцией и даже аристократией, но вы лишь сосуды, заполненные комплексами, телами тривиальных женщин, деньгами и разговорами обо всём этом, нелепо прикрытом лоскутом дружелюбия, доброжелательности и эмпатии. А как смешны ваши попытки перейти на темы, до которых ваш кругозор даже в теории не сможет расшириться. — Марк, замерев в изумлении, слушал душеизлияние своего товарища, который уже не цензурировал свои мысли, оставляя их в таком виде, в котором они приходили ему на ум. — Несовершенство политической системы! Несовершенство! Мне даже сложно представить более системных людей, чем современная элита, провозгласившая себя высшим светом лишь потому, что в их особняках и дворцах больше лампочек, чем у обычных людей в квартире. Филантропы, меценаты! Как же это лицемерно. Стоит только возникнуть угрозе вашей репутации перед общественностью, как вы тут же приписываете себе самые благочестивые качества. Сплошная ярмарка тщеславия.

Наступила неловкая пауза. Генри удивлённо смотрел на Питера, пытаясь понять, что с ним стряслось. Все оскорбления и весь сарказм обошли Генри стороной, ведь думал сейчас он совсем о другом. Этого вспотевшего, нескладно сложенного мужчину удивил не смысл, заложенный в словах Питера, а то, с какой интонацией и эмоциональной окраской последний их произнёс. Марк, напротив, стоял в оцепенении и гадал, что произойдёт дальше, считая, что на этот раз Питер слишком далеко зашёл, хотя ещё пару минут назад он сам же и говорил о необходимости выиграть как можно больше времени.

Постепенно сигаретный дым рассеивался, и к Питеру возвратилась былое хладнокровие и здравомыслие, на время уступившие место эмоциональности и бестактности. И тем не менее от своих слов Питер не отказывался, пускай и понимал, что сейчас они были абсолютно не к месту. Но интуиция ему подсказывала, что в этот раз снова всё обойдётся, иначе печальный конец начался бы ещё тогда, когда Генри только вошёл в кабинет.

— Спасибо за приглашение, — нарушил молчание Марк, приковав к себе всеобщее внимание. — Значит, в субботу в шесть вечера? — Он специально переспросил, чтобы не дать Генри возможности обдумать откровение Питера, — и это подействовало:

— Да, Марк, приглашение тебе доставят. Всё пройдёт на высшем уровне, — и он с энтузиазмом кинулся в описание предстоящего мероприятия: концерт, зоны отдыха, именитые гости, девушки, всевозможные кухни и напитки. В конце Генри не забыл отметить, что вечеринки, организованные им, кардинально отличаются от тех, которые можно увидеть повсеместно, и носят уникальный характер. Всё то, что в совсем недавно критиковал Питер, Генри с особым удовольствием описал снова, дав этим самым понять, что пропустил мимо ушей все слова, которые как стрелы с огненными наконечниками вылетали изо рта Питера.

— Ты в последнее время странный и непонятный, Питер, — направляясь к выходу, сказал Генри. — Не знаю, что ты делаешь в свободное от работы время, но что-то подсказывает мне, что пользы тебе это не приносит. Но если вдруг надумаешь всё-таки прийти, друг мой, то ты точно не пожалеешь. — И с самодовольной улыбкой он скрылся за дверью.

Марк, как только звуки тяжёлых шагов перестали быть слышны, уставился на своего приятеля и без скрываемого удивления спросил:

— Ну и что это было, Питер? Конечно, это было смело с твоей стороны, но ты совсем недавно твердил о том, что нам следует держаться за возможность работать здесь до последнего, — он обессиленно развёл руки в сторону. — Не думай, что я имею что-то против твоих мыслей, но дипломат из тебя сегодня вышел никудышный.

Питер присел на стул, который под натиском Генри чуть ли не треснул, и почувствовал неприятную теплоту и скользкость, вызванную обильным потовыделением недавно на нём сидевшего. Он резко встал и направился к портрету Ассоль, висевшим на стене.

— Знаешь,