— Видите ли, Эллисон, мне приходилось терять близких людей, но я не смог простить… — Он не закончил фразы.

— Вы ищете прощения, доктор Вильсон?

Тай молча уставился в тарелку, не зная, что ответить.

Они закончили завтрак, похвалив достоинства еды. Когда они шли к выходу из ресторана, Тай поблагодарил Эллисон за встречу. Женщина сделала было движение, чтобы обнять Вильсона, но потом передумала и просто протянула ему руку.

— Спасибо, вафли были просто изумительны. — Все еще держа его руку, она добавила: — Я не совсем поняла, что вы искали, но надеюсь, вы смогли это найти.

На улице они расстались, и у Тая осталось грызущее ощущение чего-то незаконченного. Он смотрел вслед уходящей женщине, испытывая страшное желание окликнуть ее по имени. Но он удержался, понимая, что сначала должен понять, чего он от нее хочет. — Эллисон, — произнес он, но так тихо, что она не смогла его услышать.

Хардинг Хутен взял со стола в прихожей ключи и направился к двери. Старые дедовские часы только что отбили полчаса: было двенадцать тридцать.

— Я скоро вернусь, Мар, — сказал он.

— Ты скоро вернешься? — недоверчиво спросила Марта.

Хутен приходил домой на обед — он поел салат и полчасика поспал, а потом они с Мартой поиграли в криббидж. С треском, как обычно, проиграв партию, Хутен встал, и Марта была уверена, что сейчас он возьмет книгу или газету и отправится на крыльцо, чтобы почитать там, задрав ноги на перила. Было воскресенье, и она рассчитывала, или по крайней мере надеялась, что муж побудет дома. Даже молодые врачи позволяли себе отдых по воскресеньям.

В июле Хутену исполнилось шестьдесят семь, и Марта все время пыталась убедить его меньше работать и больше отдыхать, хотя и перестала уговаривать выйти на пенсию. Сдалась она после того, как муж ее подруги, общительный и жизнерадостный директор небольшой компании, ушел от дел после того, как отпраздновал шестидесятипятилетие, промучился дома от скуки в течение месяца и умер от инфаркта.

В отличие от коллег Хутена Марта знала, что ее мужу вообще можно было не работать, так как он унаследовал четверть громадного семейного состояния. Коллеги, правда, тоже могли бы догадаться, что Хутен много богаче, чем им кажется, если бы потрудились поближе приглядеться хотя бы к картинам Одюбона. Они убедились бы, что это подлинники, а не репродукции. Правда, едва ли какому-нибудь врачу удалось бы надолго задержаться в предбаннике его кабинета. Он сделал бы лентяю выговор за пренебрежение своими обязанностями, прежде чем посетителю удалось бы рассмотреть подпись Одюбона — завитушку с заглавной буквой фамилии, перечеркнутой изогнутым, как у Кецалькоатля[9], хвостом.

Отец Хутена, Мэйхью, был врачом. Пик его карьеры пришелся на время, когда в моду вошли судебные иски против врачей. Мэйхью повесил на гвоздь белый халат, переоделся в костюм в тонкую полоску и занялся страхованием на случай преступной халатности медиков. На этом деле Хутен-старший сделал очень большие деньги за первые послевоенные годы. У него было три брата, и теперь они сообща владели большим участком на берегу озера Макинак с огромной белой усадьбой, опоясанной широкой террасой, со стрельчатыми слуховыми окнами третьего этажа.

Марта познакомилась с будущим мужем, когда он заканчивал резидентуру в Нью-Йорке в конце шестидесятых годов. Как-то раз он пригласил ее провести выходные в семейной усадьбе. Для Хутена это был отдых от больничной мясорубки, а для Марты первой возможностью познакомиться с его родителями.

Хардинг купил билеты, и они отправились в путь из аэропорта Кеннеди, который — за недавностью переименования — многие продолжали называть Айдлуайлдом, и приземлились в Детройте, где их уже ждал автомобиль. Когда Харди, садясь в машину, не повел даже бровью, Марте стало ясно, что у этого серьезного, добросовестного и уважаемого человека есть за душой кое-что еще, кроме галстуков-бабочек и привычки, целуясь, нежно гладить ее по щеке.

По дороге в богатое поместье Марта, кроме того, поняла: то, что двигало Хутеном, не имело ничего общего с деньгами. Страна сотрясалась в судорогах после убийства Мартина Лютера Кинга и негритянских волнений, после убийства Роберта Кеннеди; на улицах бушевали протесты против вьетнамской войны, в Чикаго сотрясали воздух ораторы демократической партии… Хутен же интересовался только своей учебой. Единственной отдушиной была Марта. И орнитология… Харди почти никогда не спал. Марта поняла, что его трудовую этику не могут поколебать ни родительские деньги, ни общественные страсти, бушевавшие в Колумбийском университете, буквально под окнами его квартиры. То, что эта беспощадность к себе сохранилась, когда он перешагнул пятидесяти— и шестидесятилетний рубеж, говорило о его неподдельной любви к медицине.

Прошло сорок лет после их встречи, и Марта знала, что все это время больница и медицина были главным смыслом жизни мужа, и она опасалась, что, выйдя на пенсию, он умрет от скуки, как умер его приятель. Оставаясь дома одна, она утешала себя, что лучше пусть Харди будет дома лишь часть дня, но живой.

— Надо сделать одну неприятную вещь, — сказал он Марте, стоя в дверях, пока она поправляла ему галстук.

Придя в больницу, он велел оператору отправить сообщение на пейджер Мишель Робидо и попросить ее подняться в его кабинет на двенадцатом этаже.

Она пришла, все еще переживая события того дня, когда сумела отменить диагноз смерти мозга. Может быть, думала Мишель, медицинский журнал заинтересуется Эрлом Джаспером как случаем из практики. Ей приходилось читать сообщения о таких случаях в «Медицинском журнале Новой Англии». От одной мысли, что в этом уважаемом журнале может появиться ее фамилия, у Мишель кружилась голова. Она даже придумала название: «Недостаточность шкалы Глазго для определения минимального уровня сознания — случай из практики». Конечно, над статьей придется основательно потрудиться, но зато этот расистский убийца поможет в ее дальнейшей карьере. Это будет прорыв, которого она так давно ждала.

Секретарь Хутена жестом пригласила Мишель войти в кабинет шефа, и через мгновение девушка уже стояла перед этим великим человеком. До сих пор она лично встречалась с ним всего один раз, когда ее принимали в резидентуру. «Теперь же он знает меня по имени, — думала Мишель. — Это тот самый резидент, который помешал тому, чтобы живого человека разделали, как говяжью тушу». От одной мысли о том, как из живого человека изымают органы, ей стало нехорошо.

— Доктор Робидо, спасибо, что пришли, — сказал Хутен.

— Не стоит благодарности, — ответила Мишель. Она переминалась с ноги на ногу в предвкушении похвалы. Она не заметила даже сурового выражения лица шефа, которое не предвещало ничего хорошего. С таким взглядом не поздравляют с успехом молодого коллегу. Но Мишель не знала, что ее ждет.

— Уверен, что вы не знаете, по какой причине я вас вызвал.