— Думаю, что по поводу Эрла Джаспера.

Хутен недоуменно взглянул на Мишель.

— Нет, я вызвал вас по поводу резекции менингиомы, которую вы делали больной Мэри Кэш.

Теперь в недоумение пришла Мишель. Имя Мэри Кэш было настолько далеко от ее чаяний, что она растерялась.

— Вспомните, — сказал Хутен, — у мисс Кэш было серьезное осложнение. Она потеряла обоняние. Как для повара это было для нее равнозначно утрате трудоспособности.

Радостное настроение Мишель мгновенно испарилось. Желудок скрутило спазмом, подкожные капилляры расширились, и лицо залил яркий румянец.

— Да, да, я помню этот случай. Я помню, сэр.

Теперь Мишель поняла, зачем ее вызвали в кабинет легендарного Хардинга Хутена. Отнюдь не для того, чтобы поздравить с тем, что она спасла больницу от позора — убийства находящегося в сознании больного. Ее вызвали сюда, чтобы напомнить об операции, которую она сделала плохо. Об ее операции. Мишель показалось, что из помещения выкачали воздух. Ей стало нечем дышать.

— Как вам известно, женщина подала на больницу в суд. В самом этом факте нет ничего необычного. Но в данном случае мы обязаны отреагировать. Того же мнения придерживается наш юрисконсульт. — Хутен сделал паузу. Какая же у него отвратительная должность! — Сожалею, но я должен немедленно аннулировать наш договор и уволить вас.

Смысл этих слов не сразу дошел до сознания Мишель. Ей казалось, что она лежит на дне бассейна — слова Хутена доходили до нее медленно и как будто издалека.

— Аннулировать?

Прежде чем Хутен успел ответить на вопрос, в кабинет торопливо вошла какая-то женщина в строгом брючном костюме с блокнотом и пачкой документов в руках. Она взглянула сначала на Мишель Робидо, потом на Хутена, и щеки ее вспыхнули от гнева.

— Доктор Хутен, мы, кажется, договорились, что вы дождетесь меня.

— Вы сказали, что придете в два, а сейчас уже десять минут третьего.

— Вы это серьезно, доктор Хутен? Ведь сегодня воскресенье, не так ли? — Она повернулась к Мишель: — Мишель Робидо, меня зовут Нэнси Левенстайн. Я работаю в отделе кадров больницы и пришла, чтобы обсудить детали вашего перевода.

— Перевода? — с горечью переспросила Мишель. — Теперь это называют так?

Она судорожно хватала ртом воздух, стараясь сдержать рвущиеся из груди рыдания, стараясь не думать о том, что скажет родителям, библиотекарю мисс Трю и своему благодетелю. Ее брату.

Хутен встал.

— Мисс Левенстайн, я оставляю это дело вам.

С этими словами Хутен снял с вешалки белый халат и вышел из кабинета.

Ровно в шесть утра доктор Хардинг Хутен появился комнате 311 перед невыспавшимися хирургами.

— Прежде чем перейти к повестке дня, я хотел бы сообщить вам, что наш коллега доктор Пак чувствует себя хорошо — насколько это возможно в его состоянии. Сегодня его перевели из отделения интенсивной терапии в отдельную палату. Я думаю, что все вы вместе со мной желаете ему скорейшего выздоровления.

Хутен сделал паузу и кивнул Виллануэве, который сидел в первом ряду, как нашаливший переросток в кабинете директора.

— А сейчас коллега Джордж Виллануэва представит нам случай Эрла Джаспера.

Хутен прошел на свое место рядом с Сидни, которая — одна из немногих — выглядела свежей и отдохнувшей. Правда, до конференции она уже успела пробежать свои восемь миль. Сегодня она дежурила и понимала, что другой возможности для пробежки у нее не будет.

Виллануэва встал и вышел на середину зала, повернувшись лицом к коллегам. Так было издавна заведено на этих разборах по понедельникам. Рассказать коллегам о своих ошибках и недочетах, подвергнуться перекрестному допросу с пристрастием и оставить позади неприятный эпизод. Этот сократовский допрос, эта mea culpa[10]могла даже чему-то научить провинившегося. Случай Эрла Джаспера страшно раздражал Виллануэву. Он не испытывал ни малейшего раскаяния по поводу расистского сукина сына. Словно комар, этот тип не сделал ничего, чтобы оправдать свое земное существование.

Двадцать лет назад, подняв правую руку, Джордж Виллануэва с замиранием сердца смотрел на украшенную флагами сцену аудитории Хилла и произносил слова клятвы. Его распирало от гордости — и от съеденных ночами пончиков, — когда он вместе со всеми повторял: «Буду направлять режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости». То, что Виллануэва не дал неврологу осмотреть Джаспера, не было, конечно, направлением режима больного к его выгоде. Но этот подонок все равно выкрутился. Никакого вреда, никакой вони.

«Остынь, — приказал себе Гато. — Подчинись процедуре. Набей себе эту шишку». Такие же разборы бывали по понедельникам в Национальной футбольной лиге. Если ты пропустил атакующего игрока противника, то тренер принимался снова и снова прокручивать этот эпизод. Не занял правильную позицию — не обеспечил блок. Прыжок назад в позицию, не обеспечил блок… И так много раз. Что и говорить, плохой блок опасен. Атакующий игрок может создать серьезную угрозу. Правда, от плохого блока еще никто не умер — во всяком случае, пока.

Разборы по понедельникам были священны. Они работают здесь, чтобы спасать жизни, чтобы изо всех сил, на пределе человеческих возможностей, оказывать всю возможную помощь пациентам. Большой Кот знал это. Но вид убитой бабушки Джаспера не выходил у него из головы — вид старой женщины, разорванной дробью от выстрела в упор. Почему она не выжила вместо него? В газете он прочитал, что бабушка одна воспитывала Джаспера, а он застрелил ее за то, что она не дала ему двадцать долларов.

— Мы слушаем вас, доктор Виллануэва, — сказал Хутен.

«У бабушки не было ни единого шанса», — подумал Виллануэва и начал говорить:

— Позвольте мне быть кратким. В отделение неотложной помощи поступил этот неонацистский подонок, только что убивший свою родную бабушку.

— Доктор Виллануэва, — перебил его Хутен, — уважайте процедуру разбора осложнений и летальности. Придерживайтесь приличий.

Тай Вильсон толкнул в бок сидевшую рядом Тину Риджуэй.

— Это Гато, которого мы знаем и любим.

— И Хутен, которого мы знаем и любим, — сказала Тина.

Пристыженный Виллануэва немного умерил свой пыл.

— Мистер Эрл Джаспер поступил в отделение неотложной помощи с огнестрельным ранением дробью. Дробь пробила твердое нёбо, нижнюю носовую раковину, среднюю носовую раковину, верхнюю носовую раковину, решетчатую кость, разрушила лобную долю и, пробив свод черепа над правым глазом, образовала выходное отверстие. По всем внешним признакам этот мерзавец — то есть, простите, я хотел сказать, мистер Джаспер — скончался от свинцового отравления.