о Парижской мирной конференции и первых послевоенных годах. «Я убежден, что в истории вряд ли найдется какой-либо другой период, более подробно описанный, более основательно забытый и менее понятый, чем те четыре года, которые последовали непосредственно за перемирием», – объяснял он. Словно предчувствуя масштаб, глубину и драматизм последствий (кстати, новый том так и стал называться – «Последствия») принятых в эти годы решений, он скажет, что его новая книга станет «по большей части летописью бедствий и трагедий». Это был период, когда «события следовали друг за другом в беспорядке», «люди устали и с трудом находили общий язык», «сила государственной власти падала, материальное благополучие сократилось, проблема денег становилась все более беспокойной». «Люди не могли понять, – писал он, – каким образом победа, превзошедшая все ожидания, привела к слабости, недовольству, партийным раздорам и разочарованию». Четвертый том вышел в марте 1929 года{174}.

В целом тетралогия Черчилля получила положительные отзывы среди современников. Артур Бальфур заметил, что его коллега написал «восхитительную автобиографию, замаскированную под историю Вселенной». Это было сказано с иронией, но добродушной иронией. Бальфур считал «Мировой кризис» «бессмертной историей», которая служит не только «прекрасным дополнением к великому периоду административной активности» Черчилля, но и сама по себе является «великим произведением». Показательны высказывания коллег нашего героя и в отношении отдельных томов. Главный редактор Observer Джеймс Луис Гарвин (1868–1947) назвал первый том «китом среди мелкой рыбешки», добавив, что автор «отправил мощнейшим ударом повествования всех своих критиков в нокдаун». Ему вторила Марго Асквит, сказавшая, что первый том «великий шедевр, написанный пылкими словами, скромный в части собственного восхваления, посвященный стремительным событиям, отмеченный четкостью изложения, а также содержащий в себе драматическое начало, непревзойденное даже Маколеем». «Я не только восхищен твоим талантом рассказчика, но и проникся величайшей симпатией к твоей борьбе против неприступной стены педантизма и отталкивающего болота нерешительности», – написал однокашнику Леопольд Эмери после выхода второго тома. О третьем томе хорошо сказал Джон Мейнард Кейнс. В его понимании эта книга сублимировала в себе все качества «антивоенного трактата – более эффективного, чем сочинения любого пацифиста». Своей доли похвалы удостоился и следующий том. Историк и романист Джон Бачен (1875–1940), родной брат которого – Алистер, воевал с Черчиллем в одном батальоне в 1916 году и скончался от полученных ранений в 1917-м, не только считал «Последствия» лучшим томом во всей серии, но и охарактеризовал их как «самую лучшую книгу» со времен создания трехтомной «Истории восстания и гражданских войн в Англии» Эдуарда Хайда 1-го графа Кларендона (1609–1674).

Монументальный труд вызывал не только восхищение, но и зависть, переходящую в раздражение. «У вас было время прочитать последнюю книгу Уинстона?» – спросил Эдуард Вуд 1-й барон Ирвин (1881–1959)[16] у архиепископа Кентерберийского Космо Лэнга (1864–1945). Лично у него – нет, а Черчилль нашел время написать такой объемный фолиант. «Разве не удивительно, что человек способен совмещать канцлерство в Казначействе с занятием литературой, да еще в таком масштабе?» – неодобрительно изумлялся Галифакс, считая, что было бы «лучше для Уинстона и государственных финансов, если бы он возглавил другое министерство»{175}.

Хвалебные отзывы были Черчиллю приятны, а на замечания будущего лорда Галифакса и ему подобных он просто не обращал внимания. Главной проблемой и главным достоинством Черчилля была ненасытность. Ему было мало Кубинской кампании и первого журналистского успеха, ему было мало участия в военной кампании в Малаканде и литературного признания первой книги, ему было мало побега из плена и описания своих приключений в Англо-бурской войне, ему было мало успешной публичной деятельности и увлечения живописью, ему было мало руководить войной и описывать ее после заключения мира, – ему всегда хотелось большего. В известном постулате о том, что в этой жизни следует либо сделать что-то достойное описания, либо написать что-то достойное прочтения, – он хотел добиться успеха и там, и там. Причем, когда он брался за перо, ему не терпелось выйти за рамки мемуарного жанра. Он жаждал сказать свое слово в повествовании и оценке событий прошлого, чтобы о нем – о Черчилле говорили и в будущем. «Как странно, что прошлое так мало понимается и настолько быстро забывается, – сокрушался он в апреле 1929 года в беседе с леди Фрэнсис Хорнер (1858–1940). – Мы живем в самый бездумный из веков. Каждый день новые заголовки и неглубокие взгляды. Я пытаюсь ворошить прошлое, приблизить его к нам, чтобы оно смогло помочь нам в решении сегодняшних трудностей»{176}.

Одной из его очередных попыток «разворошить прошлое» стал новый – пятый том в серии, на этот раз о войне на Восточном фронте, который вышел в ноябре 1931 года и рассказывал о «победах, ослеплявших победителей, а также о поражениях, которые не могли сломить дух побежденных». Объясняя выбор темы, он признал собственное удивление, когда обнаружил, «насколько расплывчатыми и зачастую не вполне верными оказались мои представления о схватке между Россией и двумя тевтонскими империями». Он даже хотел назвать новый том «Неизвестная война», однако потом выбрал «Восточный фронт», оставив предыдущее заглавие для американского издания{177}.

Знакомя англоязычных читателей с неизвестными эпизодами войны на Восточном фронте, Черчилль признавал, что главной заслугой русской армии, этого «могучего парового катка, надежды страдающей Франции и униженной Бельгии», стало переключение на себя значительных сил противника. Причем произошло это в самый напряженный момент начала войны и фактически спасло Францию от разгрома. «Вечная слава царю и русскому народу за их благородный энтузиазм и верность, с которой они бросились в мировую войну», – констатирует Черчилль. Он и дальше в хвалебном тоне отзывается о союзнике, отмечая, что «храбрая, мужественно сражающаяся русская армия» с ее «изумительными успехами, которые навсегда останутся величайшим монументом и навсегда сохранят память об империи Петра Великого», сделала «чрезвычайно много», она «не боялась потерь» и, «несмотря на страшные поражения и невероятное количество убитых, Россия оставалась верным и могущественным союзником»; «в течение почти трех лет она задерживала на своих фронтах больше половины всех неприятельских дивизий и в этой борьбе потеряла убитыми больше, чем все прочие союзники, взятые вместе».

На Западе было распространено мнение о «недальновидности, порочности и слабости» царского режима. Но Черчилль опроверг подобные предубеждения, заявив, что «силу Российской империи можно измерить тем градом ударов, которые она выдержала, теми бедствиями, которые она пережила, теми неистощимыми войсками, которые она развернула, и тем восстановлением, которое она осуществила». Также он добавляет, что «немногие эпизоды Великой войны впечатляют больше, чем восстановление, перевооружение и очередное титаническое усилие российской армии в 1916 году». В России на тот момент героические подвиги недавнего прошлого были безжалостно забыты. Но Черчилль считал, что придет время, когда «будущее поколение, возмещая неблагодарность нынешнего, еще отвесит низкий поклон российскому царю и воздаст должные почести его солдатам».

Черчилль не только восхваляет верность царя и таланты отдельных полководцев, но и рассказывает о стойкости, героизме и храбрости простых русских «офицеров и солдат, оставшихся незамеченными историей». На страницах «Восточного фронта» множество восторженных реплик на этот счет, например: «одного только крика Kosaken kommen![17] было достаточно, чтобы привести целые полки и бригады в смятение», «храбрые атаки спешенной русской кавалерии», «упорное сопротивление русских», «ожесточенные бои и контратаки русских», «русские защищались героически», «русские арьергарды сражались с величайшим упорством»; было отмечено и «чувство товарищества, столь свойственное царской армии». Касается Черчилль и обороны крепости Осовец. И хотя он не описывает печально знаменитую «атаку мертвецов», он воздает должное «мужественным защитникам, которые выдержали тяжелые артиллерийские обстрелы и непрекращающиеся