если ты пишешь, как живешь и живешь, как пишешь – это и есть настоящее творчество и настоящая литература. Поскольку литература возникает там, где нет литературы. Она прорастает из самой жизни.

На этом, пожалуй, я и закончу свои поиски. Ибо этот процесс – поисков чего-то истинного, к счастью, бесконечен…

И если в философии вопрос, что было вначале – яйцо или курица, еще можно как-то обсуждать, то в литературном процессе, несомненно, сначала должен был появиться, на мой взгляд, читатель, а уж потом писатель. То есть должна была возникнуть потребность в литературе. Так же, как из отдельных звуков возникла потребность в речи, которая и отличает нас от животных. Ибо мы можем говорить, мыслить, анализировать свои поступки. Плохие или хорошие…

Хотелось бы, правда, чтобы хороших поступков было значительно больше. Поскольку праздник – это не тогда, когда хорошо кому-то одному за счет других, а когда хорошо очень многим, лучше всем…

…А вот еще был случай!

В поселке, насчитывающем около ста дворов и притулившемся в двух речных и двух байкальских падях у самого истока Ангары, Надежда Верхозина считалась человеком образованным. Во-первых, потому что она была учительницей младших классов в поселковой школе, а во-вторых, потому что продолжала читать книги и толстые журналы, в отличие от подавляющего большинства односельчан, которые кто после работы, кто после запоя по причине отсутствия оной, кто после забот по хозяйству сидели вечерами у телевизоров.

Сладенько-приторные бразильские или американские сериалы о нереальной жизни, с нереальными персонажами нравились всем без исключения от детей до бомжей, которые приживалами – «за харч и кров», приклеивались на лето в этом живописном месте к какой-нибудь семье, помогая по хозяйству. Они «снимали» за это «апартаменты» то на сеновале, то в какой-нибудь сараюшке и непременно приходили в дом во время трансляции сериалов, принося в него застоявшийся запах нездешней кислятины и мочи.

Однако лишить их удовольствия посмотреть очередную кальку сериала, как ребенка сладкой конфетки, хозяева обычно не решались, терпеливо снося стойкий запах несвежести жизни, исходящий от них.

Затем тошнотворно однообразная экранная жизнь «Богатых и счастливых», с плохо придуманными гипертрофированными страстями, обсуждалась в поселке и даже в городе, куда Надежда выезжала иногда по своим надобностям, где по случаю и покупала для себя книги.

Брала она их еще и в местной библиотеке, на двери которой теперь почти всегда висел большущий амбарный замок. Причина его безмятежного висения была до безобразия проста – отсутствие хоть какого-то числа читателей.

Справедливости ради надо сказать, что и страсть портовских к заморским телесериалам со временем спадет, словно отслоившаяся от зажившей раны короста, но массово, как прежде, в библиотеку они так и не вернутся, будто разучатся за это время читать.

Однако все это случится гораздо позже…

Библиотекарша Таня, работающая в клубе речников, который использовался теперь в основном для проведения дискотек – еще уборщицей, сторожем и истопником, всегда с неохотой открывала тяжелый замок, а встречая Надю, свою школьную подругу, тут же начинала пересказывать ей особенно волнующие эпизоды «Богатых и счастливых». О том, например, что произошло с Сиси, или почему Барбара ушла от Умберто к Тони Блейку, оставив при этом мамаше Умберто незаконнорожденного от негра-баскетболиста младенца.

Но, поскольку Надежда сериалов не смотрела, говорить с ней было не интересно.

Слушала она Таню рассеянно, а отвечала невпопад, сосредоточенно роясь в рядах книг на запыленных полках…

Надежде, в свою очередь, тоже не с кем было обсудить прочитанное, потому что муж ее Кирилл (Кирюша, Киря, Киряй – в зависимости от обстоятельств) хоть страсти к сериалам не имел, но и книг, увы, почти не читал. Погружаясь время от времени, по причине рухнувшей мечты «о далеких морях и походах», то в беспробудное пьянство, то в безудержную работу. В этом диапазоне, который Надя определяла: «От алкоголика – до трудоголика» он и пребывал, как бы не имея срединных стержневых основ. Но, как и Надя, любил «интеллигентных людей», с которыми можно было бы поговорить о чем угодно. В том числе и о дальних странствиях, поскольку сам он теперь работал на нефтеналивном судне, заправляющем «кометы» и «ракеты», курсирующие по Байкалу.

Сам же Кирилл был списан «на берег» с плотовоза «Александр Суворов» за давнишнюю теперь уже очередную пьянку. Правда, плоты «А. Суворов» давно не таскал, а, как и другие суда, ржавел в порту обильно обживаемый чайками, что немного утешало Кирилла.

* * *

На сей раз мой отпуск пришелся на сентябрь. Самый, пожалуй, благодатный на Байкале период начальной осени.

Уже нет изнурительной жары, но все еще солнечно и как-то пронзительно чисто и ясно… Днем тепло. Вечером прохладно. Утром туманно и росисто.

Радует разноцветье осенних красок окружающих Байкал гор, первые летящие желтые листья берез, прозрачная задумчивая голубизна воды и непрозрачная голубизна неба с быстро стремящимися по нему куда-то белыми «парусами» нескончаемых облаков. И белый, идущий из-за горизонта кораблик. Нечастые упругие недолгие дожди, барабанящие по крыше. Равномерное гудение печи, приятное тепло от нее и ветер, заставляющий скрипеть ставни и окно на Байкал…

А там – необъятный простор! Одним словом, все то, что я так люблю и ценю в этой жизни и чего мне так порою не достает…

Приехав, я обнаружил на своем дачном участке (в прямом, не огородном, смысле этого слова, потому что на нем у меня растут: сосны, березы, кедры, шиповник, рябина, черемуха и даже белые грибы) новенький туалет с резьбой вокруг прямоугольного отверстия над дверью, поскольку о его строительстве мы с Кириллом договаривались, наверное, уже около года, я понял, что он в «полной завязке».

Распаковав рюкзак, разложив все привезенное по своим местам, уже ввечеру я отправился в гости к Верхозиным, давнишним моим здесь приятелям.

В подарок Наде я привез несколько книг (двойные экземпляры которых обнаружил при очередной чистке домашней библиотеки), а Кириллу цепь для бензопилы «Дружба».

Встретили меня, как обычно, радушно. А тут еще топилась баня! Мне, естественно, было предложено остаться. Видно было, что люди радуются гостю больше, чем подаркам. И пока банька «доспевала», мы уселись на кухне поговорить… Огня не зажигали. Может быть, и потому, что разговор у нас с Надей зашел о Гоголе (одну из книг которого я ей привез), вернее – о его мистических началах: всех этих ведьмах, панночках, оборачивающихся вдруг черными кошками, о жутких рассказах, где нечисть представляет реальную и к тому же могучую силу и где грань между праведным и неправедным тонка, а силы человеческие